К счастью, Дима ошибся. Отчаяние плохо влияет на зрение.
Горше всего терять берега, которые принадлежат тебе исключительно по праву чуда.
Я, например, не собирался, не хотел их терять. Я лучше что-нибудь другое поменяю, думал я. У Дарвина помните? «Не во власти человека изменить естественные условия жизни: он не может изменить климат страны, он не прибавляет никаких новых элементов к почве, но он может перенести животных или растения из одного климата в другой».
Каждый переносил из одного климата в другой что-то свое. Девонская ископаемая акула, ганоидная рыба, эогиринус, сеймурия, триасовый иктидопсис, опоссум, лемур, шимпанзе, обезьяночеловек с острова Ява, римский атлет, Паюза. Нет, не Паюза. Я не хотел, чтобы таблица Вильяма К. Грегори завершалась лицом Паюзы. Если даже Б. М. Козо-Полянский прав и эволюция человека завершена, пусть лучше там, на вершине таблицы, светится бледное лицо Димы Савицкого.
Ниоткуда с любовью.
В итоге я все же выбрал Тропинина.
Я его понимал. Если в руки Тропинина попадала бутылка с водкой, он совал ее в карман палатки. «Ночью дул ветер, палатку болтало, водка в бутылке булькала». Мне нравилось. В итоге я начал писать не о Деметре, не о вечном ее плаче, а о Михаиле Тропинине. Ничего случайного, кстати. Однажды в Южно-Сахалинске я увидел на балконе мальчишку-татарина. С помощью расщепленной соломинки он пускал мыльные пузыри. Он сам сиял как толстый пузырь. Его голос дрожал от восторга при каждой удаче. «Пузиры! – вопил он. – Мыльныи пузиры!»
Пока Деметра искала дочь, мир страдал, поля не давали урожаев.
Пока Тропинин искал любовь, мир продолжал цвести, менялась только погода.
Деметра нашла в себе силы возненавидеть собственного брата, отречься от божественной сути – ради дочери, а Тропинин боялся возненавидеть даже врага (особо изощренная форма гипокризии) ради любви. Тропинин боялся необратимых решений. Он боялся схватить катящийся апельсин. Как странно, как непонятно все же. В реальной жизни тот же Тропинин женился на еврейках, убегал в Швецию и в Японию, защищал дурацкие диссертации на тему вечных марксистских взглядов, вдохновенно жрал водку, а на книжных страницах…
Пузиры! Мыльныи пузиры!
Над островом Кунашир цвело лето.
Ободранные сухие сосны, красные лианы, желтый бамбук, желто-зеленые фумарольные поля на плече вулкана Менделеева, дырявые металлические листы на рулежке летного поля. Пустующий барак. В жизни не встречал более уютного места. Скрипучие полы, грузно, опасно прогнувшиеся потолки, кирпичная печь, густо потрескавшаяся после землетрясения. Пауки заплетали углы, каждое утро мы смахивали паутину бамбуковым веником, но за ночь мрачные серые геркулесы бесшумно и упорно восстанавливали все уничтоженное. Вьючные сумы, на нарах раскатанные спальные мешки. Подоконники забиты пустыми бутылками – виски «Оушен» и «Сантори» с пляжа, коньячный напиток «Звездочка» из кафе «Восток». Говорят, коньячный напиток «Звездочка» американцы использовали во Вьетнаме как противозачаточное, но Серёга С., наш практикант, этому не верил. Он называл «Звездочку» кессоновкой. После хорошей дозы этого противозачаточного мозг действительно вскипал, как кровь водолаза, ненароком выдернутого на дневную поверхность с больших глубин. Известка со стен облезла. Единственную более или менее сохранившуюся плоскость украшали доисторические (по стилю) рисунки, выполненные нами и скучающими солдатиками из обслуги аэродрома. Для солдатиков наш барак стал тайным, чертовски желанным клубом. Здесь самый забитый солдатик мог смело высказывать свои взгляды на небесную механику или брать в руки кисть.
«Это ты что изобразил?» – «Это я изобразил розу».
Ну, роза и роза. Кто спорит? Может, солдатик имел в виду свою девушку.
Оказались мы в Менделеево случайно. Нам полагалось ждать судна в Южно-Курильске, но из Южно-Курильска нас выперла милиция. Чепуха, в сущности. Серёга С. был сыном замдиректора нашего института. Он прилетел из Москвы, где учился на геофаке. Отец хотел сделать из Серёги настоящего геолога, но у Серёги были свои виды на будущее. В кафе «Восток» он увлек с собой еще двух наших рабочих – пэтэушников Мишу и Колю, поразительно смахивающих на подросших братанов Паюзы. Никто другой за предлагаемую нами оплату не захотел наниматься на целый сезон, а Миша и Коля захотели. Поэтому мы обращались с рабочими бережно. Серёга вообще ввел для них особенный статус. Выпестыши.
В кафе Серёга развязал язык.
Он никогда не считался молчальником, но в кафе дал себе волю.
Выпестыши смотрели на него, разинув длинные голодные рты. Еще бы! Вот геолог, а всему предпочитает цирк. Выпестыши искренне восхищались Серёгой. Это и понятно. В их сумеречном сознании Юрий Никулин, без всякого сомнения, затмевал академиков Мушкетова, Обручева, Заварицкого, доктора Влодавца и Софью Ивановну Набоко сразу всех вместе взятых. На вопрос выпестышей, что конкретно интересует Серёгу на Курильских островах, Серёга честно ответил: всё! Климат, рельеф, языки, местные брачные обычаи, вулканическая деятельность и, понятно, цирковое искусство.
После первого стакана водки широкий, обрамленный русыми кудрями лоб Серёги покрылся хрустальными капельками испарины, голубые глаза еще больше поголубели. Двигая круглыми плечами, он показал, как Юрий Никулин показывает циркачей, умевших показывать, как работали циркачи, знавшие еще тех циркачей, которые работали до революции. «А вы, выпестыши, – наставительно сказал он Мише и Коле, – в Москву чаще приезжайте. Я вам тот еще цирк покажу! Тем более что с билетами в цирк у меня проблем нет, у меня приятель в ГУМе работает». «В отделе одеял», – добавил он для ясности.
Граненые стаканы, алюминиевые вилки, бутылка кессоновки, приевшаяся красная икра, соленый папоротник, розовый фруктовый пат и крупная, как свинья, курица. Ее, наверное, откармливали морскими гребешками.
Взяв небольшой вес, мы откинулись на спинки неудобных стульев.
Выпестыши степенно ели. Им хотелось показать Серёге, что они крепко его уважают.
Рядом за пустым столиком угрюмо сидели над одной-единственной чашкой кофе два тихих солдатика. Увольнительная или самоволка, это не имело значения, – денег у них все равно не было. Как и у бичей, занявших более отдаленные от нас позиции. Зато у выхода богато пили два богодула и с ними девица лет тридцати в облегающем, очень открытом платье и с челкой, густо падающей на скромный лоб. Что-то решив, девица вдруг без всякого стеснения пересела за наш столик.
«Ты здорово выглядишь», – сказала она Серёге.
«Это я курицу ем», – благодушно согласился он.
И мы сразу услышали: «Это ты не курицу ешь, а бабу у меня отбиваешь».
Голос нам сильно не понравился. Мы дружно подняли глаза. Богодулы, которых покинула девица, выглядели неслабо. Плечистые, багровые. Их лица, как морды сивучей, были обезображены белыми шрамами. Зато прямо за моей спиной находился распределительный щит. Если полезут, подумал я, свет вырублю.
«Это он у меня бабу отнимает».
«Да нет, это он курицу ест».
А Серёга правда ел курицу.
Но при этом он уже поглаживал под столом круглое колено девицы и одновременно подсказывал выпестышам, как правильно держать вилку и успокаивающе улыбаться все более мрачнеющим богодулам. Ко всему прочему он переманил за наш столик тихих солдатиков. «Граница на замке!» – объявил он и еще более успокоительно улыбнулся богодулам. Часто оборачиваясь (все-таки они оказались в самоволке, хотя и на казенном газике), солдатики начали выпивать. Мы им понравились. А закусывать они, наверное, решили потом, в казарме.
«Это он курицу ест…»
«Нет, это он бабу у меня отбивает…»
«Ну а если он бабу отнимает, то чего сидишь…»
Предупреждая драку, я поднял руку и вырубил свет. Правда, сразу спохватился, сообразил, что делаю что-то не то, и двинул рубильник обратно. Но поздно, поздно! В только что тихом, даже благостном кафе буквально за какую-то долю секунды произошли разительные изменения.
Дрались все! От двери до окна!
Дрались тихие солдатики, мрачные богодулы, худые бичи, дрались пэтэушные выпестыши Миша и Коля, Серёга красиво отмахивался от официантов стулом. Девица с челкой, густо падающей на скромный лоб, разбила бутылку кессоновки о голову обиженного ею богодула. Коньячный напиток выплеснулся на ситцевое платье. Девица удивилась: «Ой, чё это я?» – и твердой рукой ухватила другую бутылку.
Новая форма эмоциональной информации.
Из рук подъехавшей милиции нас вырвали солдатики.
«Это вы полегче, – сказали они милиционерам. – Вы же не тех вяжете. Эти все с нами. Вы вон тех богодулов вяжите, а этих не надо, эти с нами едут. В Менделеево. Мы им армейский барак сдаем».
Не все в их словах было правдой, но барак нам нравился.
Ревел в болотце за окном мощный хор жаб, по серым стенам прихотливо сползали капельки конденсата. Из небесного тропического жара с ревом, как тот же хор жаб, заходил на посадку голубой ИЛ-14. Друзья-солдатики никогда не оставляли нас. Судя по именам, они часто менялись, но количественный состав всегда оставался примерно равным. Они помогали нам в ремонте, они с удовольствием дегустировали кессоновку, они полностью взяли на себя кухню – всегда там что-то жарилось и варилось. Скука, служебная курильская скука сводила солдатиков с ума, они мечтали о жизни активной, заполненной, и они ее получили. Кстати, один из солдатиков оказался большим любителем техники, он обожал механические и кибернетические системы, он сам так сказал, и Серёга тут же предложил ему построить машину, достаточно точно фиксирующую интеллектуальную мощь.
