на тех, кто вёз и ближе стоял. Так и в армии, начнёт командир выговаривать «кулабердыксули…» плюнет и крикнет: «Иванов!».
— Поднимаем брёвнышко, переносим. Откатываем камешек, копаем, закатываем камешек. Откатываем другой камешек…
— Приступайте! — Перебила мужа Гарпия.
Восьмиметровое брёвнышко подняли на конопляных верёвках и аккуратно по ним же и скатили с камня. Девицы вдвоём сковырнули ломами один камешек, сильно вросший в береговую грязь и с удовольствием нырнули в открывшееся углубление, быстро заполнявшееся водой.
— Аккуратнее, не расколите горшок, — попросил Санька.
— Так там горшок? — Спросила Дашка. — С чем?
— Клад, поди? — Предположила Машка.
— Копаем! — Приказала Гарпия.
Кикиморки отставили лопаты и радостно заработали руками.
— Есть! — Вскрикнула одна.
Санька в темноте видел плохо, не то, что кикиморки и Гарпия.
Горшок обмыли и передали из рук в руки. Санька, приняв его, едва удержал.
— Тяжёлый! — Удивился он.
Горшок оказался приличных размеров. Как баскетбольный мяч.
Второй камень тоже сковырнули и в яме уже ковырялись руками, плюхаясь и подшучивая, Пашка с Глашкой.
— Есть и тут! — Сообщили радостно.
— Вам-то чего радоваться?! — Удивилась Гарпия.
— Да, так… Весело!
— Ставим камни на место и бревно.
Надо было срочно покинуть место, и Санька, пока девушки восстанавливали переправу, в одного дотянул брезентовые сумки до палатки.
Гарпия пришла уже тогда, когда Александр, не сумев расковырять запёкшуюся глину, разбил оба горшка и перебирал вдруг обретённое богатство. В одном горшке было только серебряные «деньги»: и полоски рублей, и что-то европейское. Санька от нумизматики был максимально далёк.
— Что это? — Спросил он Гарпию.
Та подошла, присела рядом, взяла серебряный блинчик, и сразу, даже не рассматривая его в свете масляной лампы, сказала:
— Это — шиллинги ливонского ордена. Кто-то хорошо с ними поторговал. Хотя… Чего это я? Знамо кто?
— Кто? — Спросил Санька.
— Ты всё равно его не знаешь. Давно это было. Лет сто назад клад заложили.
— Сто лет назад? И до сих пор мостик стоит?
— Камни давно лежат. Бревно-то новое.
Они поразглядывали монеты, но Саньку вскоре это утомило. И Гарпия к деньгам была равнодушна. Она, душа многогранная, от материального удовольствие тоже получала, но не ценила, так как украсть могла, что угодно и где угодно. Она получала удовлетворение только когда Санька отдавал ей свою силу, любовь и верность. Она была бы счастлива, если бы он поклонялся ей и отдавал ей себя всего, вместе с душой, но, как она не старалась, как не капризничала, иногда, Санька не поддавался. Капризы Александр пресекал просто, говоря:
— Ты же знаешь, милая, что любить тебя больше, чем люблю я, просто не возможно. А всё остальное — от лукавого. Убей в себе Аида.
И Гарпия сникала, понимая, что он прав. Его душа нужна не ей, а Тёмному.
Они уже спали, а над ручьём почти до утра слышался весёлый смех Санькиных воительниц.
Наутро второго дня «стояния под Новгородом» в лагерь прибыли посланцы Новгородского государева дьяка Тараканова.
— Чьих будешь, мил человек? Почто в Новогород не вступаешь? — Спросил десятский, увидев вышедшего из шатра Александра.
— Боярин и государев окольничий Ракшай Александр Мокшевич.
— Ракшай? Знакомое имя. Давно Василий Никитич ожидает. Как узрили, так и гадали, но как девок твоих увидали, так и поняли. Верно, что вои из них добрые, али на что иное держишь?
— На «что иное» у него жонка имеется! — Тихо, но внятно и грозно сказала, вышедшая Саньке вслед Гарпия.
Она стояла в облегающей фигуру стёганой броне подбоченясь и щурилась на десятского так пристально, что тот стушевался.
— Я чо? Я ни чо! Когда ждать тебя, Александр Мокшевич? Обедать дьяк зовёт.
— Значит к полудню буду.
— Ладно! — Бросил десятский и, дёрнув повод, поворотил коня.
— Жаль, тут непринято жён на пиршества брать, а то бы мы с кикиморками повеселились.
— На Руси не принято даже на пирах веселиться, так, как в твоей любимой Греции или Фракии. Гетер тут нет…
— Я не гетера. И никогда не была. А на пирах присутствовала, как царица.
Гарпия не обижалась. Она констатировала факт.
— Царицей я тебя сделать не могу! — Рассмеялся Александр.
— Зря ты так думаешь, — серьёзно сказала жена. — Это не так сложно. Канительно, но не сложно. Я многих приводила к трону. Ты ещё не вкусил власти и не знаешь свою силу. У тебя ещё всё впереди.
— Даже спорить не стану, — тоже серьёзно сказал Александр Викторович. — Жизнь, — штука сложная. Никогда не знаешь, куда вынесет.
— Здрав будь, Василий Никитич, — приклонив голову, и при этом глядя прямо в глаза, поздоровался Александр.
— И ты будь здрав, Александр Мокшевич. Много слышал про тебя в Москве будучи. Сам, как с месяц приехал. О тебе от государя грамоту получил и наказ выручать во всём. Алексей Фёдорович Адашев зело заботился о деле твоём. Не слышал, Казань взяли?
— Не взяли. Рядятся. На август штурм наметили. Рвут стены пока, да колодцы рушат. Без воды казанцы долго не продержатся.
— Трудненько Казань дастся, — покачал головой Тараканов.
Дьяку намедни стукнуло шестьдесят и выглядел он глубоким старцем. Седая борода, усы и брови переплелись на его лице, как у Деда Мороза. Дышал он трудно. Богато вышитая жемчугом рубаха сдавливала грузное тело. Испарина покрывала свободный от волос лоб.
Александр не стал комментировать банальное высказывание, а спросил:
— Менялы в Новгороде есть? А то у меня деньги закончились. Старые дедовы хочу обменять.
— Старые? — Удивился Тараканов. — Это какие.
Санька вынул из кармана несколько монет и показал на протянутой ладони.
— Это — львонские шиллинги. Чего их менять? В Норове почитай они и ходют. Это, — он ткнул пальцем в крупную, — османка. Тоже ходют. Это — Ягайловский грош. Всё берут. Что на вес, коли ломаные, али чудные, а что, так. Лишь бы серебро стоящее было. Но лучше — на вес к рублю. Что купить хочешь? Припасы доставим по казённой цене, токма обождать придётся.
Глаза Тараканова блеснули из-под бровей. Испарины прибавилось.
— А ежели не ждать?
— Дороже, но хотя и завтра. Рыба, мясо. Муки самим мало. Сухарями возьмёшь?
— Сухари, небось, годишные, плесневелые? А муки обоз посылал я вперёд…
— В казну забрали тот обоз. Оголодал народец. Едва не взбунтовались. Дьяка наказали за то. Не обессудь, не углядел, звиняй.
— «Вот проныра дьяк», — подумал Санька.
— Да, ладно… Отпишу государю, о том, обожду обоз с новым хлебом. Пока здесь поживём на харчах казённых. У меня полторы сотни всего, воев-то. Они, правда, по походному разряду питаются, да бабы, к тому ж. Молоком государь отписал их поить. На то и это грамоты с печатями и рукой государевой имеются. Ни што, поживём до лета.
