Извечная битва взглядов, когда безумная, все поглощающая стена материнского гнева встречается с суровой необходимостью и отблеском стали окружающего мира. 'Не отдам! — кричат, наполненные болью зрачки. Тишина, обретшая жизнь и объем, окутывающая происходящее. Неловкое, невозможное движение, и скользящая по гладкой щеке в странной, противоестественной попытке ласки, рука дроу, практически полностью растворившаяся в окружающей тьме, отдергивается…
…
— Uss!
Оплетенная паучьими лапами гарда взмывает над головой, направляя иззубренный волнистый клинок параллельно земле.
— Draa!
Шелест разрезаемого воздуха, становящийся больше похожим на тончайший мелодичный свист, и матовый полукруг стали взблеском обвивается вокруг буквально протанцевавшей два шага вперед фигуры. Блеск отраженного клинком света умирающей луны затягивал и манил, своеобразной светомузыкой оттеняя, возникшую из ниоткуда, музыку стали.
— Llar!
На секунду застывший на вытянутых руках двуручный меч в такт команде взлетел над головой. Одновременно с этим затянутая в темный комбинезон фигура шагнула вперед.
— Quen!
Уже знакомый по предыдущему движению клинка, тонкий присвист раздался, когда вскинутый над головой меч неожиданно ушел назад и вниз. Чтобы в следующее мгновение рвануться в страшном, даже на вид, нижнем ударе, так нелюбимом щитоносцами за свою неожиданность и страшные калечащие раны от которых уже не встают.
Окончив показ, застывший в передней стойке дроу блеснул угольками зрачков и продолжил лекцию:
— Теперь смотри и слушай dalharuk, как Killian Alure Doerain oloth звучит в тишине ночи.
После этих слов, буквально взвившийся в воздух, Valsharen Rillintar взорвался чередой ударов, слившихся в танец — танец тьмы, стали и необычной, тонкой мелодии разрезаемого воздуха. Странной, ломаной, мелодии, в которой перемежалось веселье и грусть, ненависть и любовь, больше похожая на дикий животный экстаз…
Семь секунд волшебства…
Спокойный, кажущийся, ледяным голос пригоршней холодной воды отвлек от затихшей музыки.
— Тебе не стать боевым магом, движением длани обрушивающем небеса на объятых ужасом врагов. Даже ценой жизни и разрушения энергооболочки ты не сможешь кинуть огненный шар или вскипятить кровь во вражеском теле…
С каждым скатывающимся кусочками гравия словом небольшие березки, находившиеся на этой маленькой, залитой светом кусочка луны полянке, принялись с шелестом опадать. Нет — не так! Они соскальзывали и, втыкаясь белеющими в темноте косыми срезами в покрытую ковром травы землю, замирали в подобии жизни. Уже мертвые, но не осознающие этого.
— Не стать тебе и клириком, передоверив свою месть какому-нибудь завалящему божку.
Шелест слов приближающейся фигуры, окутанной покрывалом теней, заставил пробудиться в глубине синих, как само небо, наполненных мукой и отчаяньем глаз, надежду. Надежду и кое-что еще. Кое-что, растущее в груди с каждым услышанным словом и каждым ударом сердца…
Месть! Сладостное чувство, заставляющее жить даже вопреки смерти.
— Но я могу научить тебя танцу. Танцу Меча и Тьмы. А уж кого пригласить на этот танец…
Улыбка больше похожая на оскал на мгновение блеснула на обращенном к человеческому детенышу лице…
…
Дернув головой, отгоняя воспоминания, Ссешес еще раз критически рассмотрел всплывшую в голове мысль — "Семь секунд! Семь жалких секунд! Докатился! Срочно тренироваться, пока жиром не заплыл". Пообещав себе устроить тренировку, максимально приближенную к боевой, дроу поприветствовал подошедшего Лешего:
— Здравствуй, Дух Чащи. Чем порадуешь?
В ответ прозвучало:
— Глава… Тут мне надысь яиц предложили… — пряча ехидную ухмылочку в бороду, Леший выложил на пенек сваренные вкрутую крашанки. — Договориться хотят…
…
Работа по освобождению подземелья от грунта началась с самого утра и почти сразу чуть не закончилась. Просто кусок брезента за два часа работы дорвали окончательно. Он просто стерся о пол коридоров и начал по ниткам расползаться. Так что если бы не сбитые Сергеичем из жердей и остатков брезента грубые аналоги тачек, земельные работы пришлось бы прекратить.
А к полудню — когда все уже от усталости ноги еле передвигали, у дроу был уже наготове котелок с каким-то подозрительным декоктом. После чего вместо обеда начался второй сеанс марлезонского балета. На многочисленные комментарии из разряда — 'Может все же пообедаем? Ссешес только ухмылялся и предлагал выпить приготовленного зелья. И действительно, после пары глотков чувство голода у всех пропало, а в теле стала ощущаться какая-то подозрительная легкость.
19.08.1941 Поздний-поздний вечер, лагерь партизанского отряда, Пуща, Белоруссия
— Сейчас, сейчас, потерпи! Вот уж непоседа, прости Господи… — старшина роется в мешке, а рядом нетерпеливо подпрыгивает и хлопает крыльями Глау. Привычная уже сцена, означающая, что Большой Мам непозволительно долго ищет вечерний патрон. Но сегодня у нее на одного зрителя больше. Тощий чумазый парнишка смотрит на дракончика во все глаза, забыв даже о чае, куда старшина щедрой рукой плеснул сгущенки.
Цепкие коготки на пальчиках, покрытых мельчайшими полированными чешуйками, вцепились мертвой хваткой в вожделенную 'конфетку'. Издав легкий стрекот, больше приличествующий какому-то воробью, дракоша закатил глаза и самым кончиком длинного раздвоенного языка принялся с урчанием облизывать пулю, держа патрон, как заядлый алкоголик бутылку.
Умильное выражение лица старшины после начала облизывания немного изменилось, и он уже в который раз высказал свое отношение к происходящему. Фраза уже настолько часто повторялась Сергеичем, что все в лагере знали ее наизусть.
— Ну ведь гадость же?
Именно так и именно с вопросительным выражением. После этой фразы Большой Мам обычно отводит глаза в сторону и старается не подглядывать за творимым дракончиками священнодействием, а то ему уже пару раз случалось ронять слюну при чистке пулемета. Тогда он сам себя испугал до чертиков, а присутствующего при всем при этом Юру рассмешил до икоты. Тот так и ходил потом полдня, громко икая и ухмыляясь при каждом кинутом на Сергеича взгляде, когда тот его не видел. Вслух ржать он побаивался — слишком уж размер кулака старшины, сунутого ему под нос, внушал уважение. Хорошо хоть, в последнее время самочки распробовали рыбу и почти все время пропадали в водоемах, находящихся в радиусе получаса полёта. Поэтому вечернюю 'конфетку' сперва получал Глау, а уж потом за угощением прилетали две любительницы подводной охоты. Так что воздействие на Сергеича получалось дозированным, и при виде латунной пряжки ремня он животом урчать не начинал. Хотя если сказать по секрету — деревянная ложка, которой теперь за едой орудует старшина, была выстругана за вечер, как раз после того случая, когда он чуть не сломал себе зуб, задумавшись и попытавшись откусить кусок от трофейной немецкой. Чему, наверно, в немалой степени способствовали голодные взгляды чешуйчатой троицы на сей девайс, который Мам почему-то и сам не ест, и им не дает — только облизывает. А это есть несправедливость и дискриминация всего чешуйчатого племени.
Не обращая внимания на слова Сергеича, Глау как всегда действовал в лучших традициях крылатого выражения — 'А Васька слушает, да ест!. Тщательно измусоленный патрон подвергся первому и как всегда стремительному нападению, которым дракончик перекусил 'шею' у своей вкусной добычи. Резко отдернув голову и пристально вглядываясь в крепко зажатую в лапах 'конфетку' со следами глубокого укуса, чешуйчатый 'убивец' убедился в отсутствии трепыхания и уже с чистой совестью откусил верхушку пули.
— Ох! — Казалось, что глаза паренька стать больше уже не могут, но после исчезнувшего в чешуйчатом проглоте хорошего чусочка свинца и латунной оболочки пули они расширились еще больше.
— Чегось удивляешся? Они и не такое могут. — Отечески ухмыльнувшись, Сергеич потрепал вихрастую голову парнишки. — Да ты пей, чаёк-то, он вкусный. Ничего, сейчас еще Женя с Ниной прилетят, тоже по патрону схрумкают, они сейчас рыбачествуют. К слову, может, и на уху чего принесут — но вряд ли, ужо горазды сами все съесть.
— А погладить можно?
Тихий, ломкий голос, внезапно раздавшийся от паренька, чуть было не заставил старшину вздрогнуть. Но сдержавшись, все тем же, ни на октаву не изменившимся тоном Сергеич ответил:
— Отож! — И уже с добрым прищуром добавил. — Только патрон не отбирай, а то потом полночи жалиться будет и пищать под ухом. — Притворно вздохнув, Старшина продолжил. — Хорошо хоть, у нас запас давленных и мятых патронов есть. Привыкли, значит, проглоты к сладкому. Вот — балую.
