— За день могли новые подтащить. На позиции врываетесь, а тут и мы пойдем. Держитесь там. Минут за пять мы проскочим поле.
— Удержимся, комбат…
— Я по ротам.
— Давай. Игорь, а ты чего послал бы ординарца, ротных собрал бы…
— Самому надо посмотреть. И себя бойцам показать. Комиссара уже послал моральный дух подымать.
— Он наподнимает…
— Да перестань ты, нормальный мужик. Правильный только.
— Слишком правильный. Богатырев — мужик что надо. Оставишь у меня в разведке?
— Старый же он. Куда ему с твоими бугаями бегать? Я его вообще хотел в ездовые отправить после боя.
— Старый, старый, а по лесу ходит — веточка не хрустнет. И первую пару немцев он заметил. Сюда дошли — мои бугаи взопрели как слоны, а он хоть бы что!
— Посмотрим. Ездовым и от комиссара подальше будет.
— Тоже верно…
— Я ушел…
Как выяснилось, отставших и потерявшихся не было. Зато были первые потери. В первой роте боец наткнулся ногой на острый сучок и теперь еле шел. Ротный выделил двух бойцов ему в помощь. Отправлять обратно не стали. Короче через высотку добираться. Поэтому решили, что боец идет со всеми позади. Как раз доберется к концу атаки.
Костяев посмотрел на часы. Пять минут до атаки полка по фронту.
Подошел комиссар:
— Ну что, готовы бойцы, Костяев? — комиссар по привычке разговаривал с бывшим командиром роты начальственно. Да и звание батальонного комиссара соответствовало армейскому майору.
— Готовы, товарищ батальонный комиссар.
— Да ладно тебе, не обижайся. Я ведь, Костяев, за порядок. Без порядка это уже не армия, а банда Махно. Боец должен выглядеть согласно уставу!
— Согласен, товарищ батальонный комиссар.
— Как там этот… Богатырев? — себя показал?
— Гырдымов хвалит его.
— Ну раз Гырдымов хвалит… Посмотрим после боя. Поговорю еще с ним.
— Боец он опытный сразу видно. Да и «Георгиев» так просто не давали. Семен Михайлович, между прочим, четырежды им награжден. Полный кавалер.
— Какой Семен Михайлович?
— Буденный.
— Тьфу ты… Совсем голова не думает. Знаю. Но ведь он их не носит на показ?
— Не носит.
— Ну и говорю, посмотрим после боя. Если хорошо себя покажет — пусть носит, так сказать, «явочным порядком».
В этот момент небо по другую сторону холма осветилось красными разрывами. Батальоны пошли в атаку.
Высотка сразу ожила ответным огнем, как будто немцы дожидались атаки.
— Гырдымов! Вперед!
Разведчики понеслись вперед.
Костяев смотрел на часы.
Секундная стрелочка отсчитывала кому-то последние минуты жизни.
— Пить хочу! — шепнул Еж. — Чего медлим?
— Жди! Не твое дело, чего медлим, — ответил Прощин.
Снова застучали лопатки.
Бойцы поднялись и ринулись вперед. Спотыкаясь, падая в воронки. Но вперед!
Атака — страшная штука, а ночная вдвойне. Куда бежишь, сам не знаешь, куда стрелять — не видно, рядом только хриплое дыхание товарищей. Упал — кто-то подхватил, помог подняться. Споткнулся об кого-то — помог подняться другому.
Впереди хлопнуло несколько выстрелов. Раздались автоматные очереди. Кажется, разведчики напоролись на немцев.
— Батальон! Вперед! За Родину! Ураааа!! — закричал комиссар — За мной!
— Ура! — Закричал Еж и побежал еще быстрее, яростно выставив перед собой винтовку со штыком.
За ним скакал большими шагами невысокий Вини. Каска у него то и дело сползала на нос. Он уже несколько раз пожалел, что забыл застегнуть ремешок, но остановиться никак нельзя было.
— ААААААА!
Говорят, что рев русской пехоты, идущей в штыковую атаку — один из самых страшных в мире звуков. Правда, рассказать об этом могут не многие.
— Свои! — рявкнул Гырдымов. — Свои, ититть!
Он ловко увернулся от штыка, перехватил за ствол винтовку, сделал подсечку и сбил обезумевшего Ежа на землю.
— Свои, боец! — осклабился разведчик. — Фрицы там!
Он показал на белеющую в темноте церковку, затем поднял Ежа за шиворот и подопнул его:
— Вперед!
В этот момент с высотки ударил короткими очередями пулемет. Хорошо, что в темноте бил не прицельно, да и вспышки очередей ослепляли пулеметчика. Но первые раненые и убитые появились. Кто-то застонал совсем рядом с Ежом. А одна очередь прошла почти по ногам Вини — тот даже подпрыгнул выше своего роста.
— Вперед! Вперед! Не ложиться! — орали на все голоса взводные и ротные.
Земля стала подыматься под ногами — склон пошел вверх.
— Йэх! Понеслась душа в рай! — крикнул Гырдымов, карабкаясь вверх. Дождь сыграл злую шутку — глина скользила, люди падали — продвижение вперед замедлилось.
Фрицы этим незамедлительно воспользовались — сверху полетели гранаты.
Вини встал на колено и стал стрелять куда-то вверх.
— Ноги! — заорал кто-то из командиров. — Ноги ставить поперек склона! Вперед! Оказалось, это батальонный комиссар:
— Братцы, пуля дура — штык молодец! — и тут же выстрелил из нагана, разглядев в темноте силуэт эсэсовца. — Да и пуля ничего, если умелой рукой выпущена!
Однако батальон залег.
Пулеметчик бил и бил. Достать его было трудно. Хотя по вспышке бойцы били, но тот сидел в узком окне церкви, словно в амбразуре.
Еж вздрагивал каждый раз когда очередь ложилась рядом. Пули шлепались в грязь и шипели. А те, что попадали в тела — стучали глухо…
— Мужики! Да перебьют нас здесь! Вперед! Где комбат? — закричал комиссар.
— Ранен, товарищ батальонный комиссар! — подал голос связист.
— Черт! Серьезно?
— Как сказать… Щеки пробиты.
— Понятно… А ну-ка мужики… Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…
Сначала несколько голосов, а потом все больше, больше и, наконец, весь батальон подхватил гимн:
— Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов…
Комиссар встал во весь рост и зашагал вверх, продолжая петь «Интернационал».
— Это есть наш последний и решительный бой, с Интернационалом воспрянет род людской!
Глядя на него, бойцы стали подыматься под пулями и зашагали вверх по скользкому склону. Многие падали, некоторые не подымались.
И тут в траншее фашистов раздались несколько глухих взрывов, а потом стал слышен шум рукопашной свалки.
— УРАААА!!! — батальон бросился вперед.
Через несколько минут красноармейцы ворвались в траншеи.
Еще через несколько минут все было кончено.
Еж сидел рядом с еще теплым трупом гансюка, которого он заколол прыгая в окоп, и нервно курил.
— Дай тягу… — плюхнулся рядом Вини.
