именно он вожак.
— А вы и действительно считаете, что нанять бретера, который должен совершить убийство дворянина — это и есть проявление дворянской чести? — спросил я.
И… попал в точку. Логически поразмыслив, я сопоставил факты и поверил тому, что подслушал Федор Толстой. Ну а увидев Карамзина, все стало понятно.
— С чего вы взяли? — стушевался Николай Михайлович.
— Ваши разговоры слышал, — сказал я со вздохом.
Что мне с этим делать? Ума не приложу. Подленько меня хотели провести и в том, что такого не произошло, я должен быть благодарен Толстому. А… Плевать, пусть едет в Америку. Или, едут, да — оба.
— Или я рассказываю всему обществу о том, что вы продолжаете свои бесчестные деяния, или… Вы, Николай Михайлович, завтра отправляетесь в Ревель и ждете там отправления кругосветной экспедиции. Будете описывать все путешествие, в красках, писать книгу. Вы уже написали книгу «Записки русского путешественника», пусть будет продолжение сего труда. Я даю вам шанс, господин Карамзин, в ином случае, кроме того, что узнает общество, нам придется вновь стреляться, или сражаться на шпагах, к этому я так же готов. И больше стрелять мимо я не буду! — сказал я и повернулся, чтобы дать распоряжение отпустить уловимого мстителя.
— А как же мое издание Аониды? — спросил Карамзин [Аонида — антология русской поэзии на 1798 год, в которой в АИ, по известным причинам, не было стихов главного героя].
— А зачем сие издание, коли меня там нет? — спросил я.
Наступила пауза, я не спешил уходить, в воздухе витала недосказанность. Такое бывает, когда намекаешь человеку на то, что он должен что-то сказать, а этот гад сидит и не думает делать предложение.
— Хорошо, я издам и ваши стихи. Мои редакторы и без того требуют этого. Но тогда что? Вы настаиваете, чтобы я ехал в кругосветное плавание? — задумчивым тоном говорил Карамзин.
В его словах слышалось сомнение в нужности отправляться в большой вояж по морям. Но не я тому виной. Видимо, сам Николай Михайлович задумался над тем, чтобы убыть их России и совершить своеобразный подвиг.
— Это будет правильным решением. Не забыли, что после нашей дуэли, от вас многие отвернулись. Своим же вояжем вы можете вернуть себе славу литератора и заработать денег. Заодно выветрите глупые мысли. Нам нынче нечего делить. Но, клянусь честью, если вы еще раз станете на моем пути, я не задумываясь убью вас, — сказал я и пошел к выходу.
— Я согласен! — выкрикнул Карамзин.
Вот и решился вопрос с этим недругом, может и временно, но на пару лет, а то и больше, я не услышу о Карамзине. Какие еще выгоды? Так то, что в России сейчас негде публиковаться. Издавать стихи в Ведомостях считается плохим тоном. И тут уже зарождается та интеллигенция, которая критикует государственные СМИ. Пусть это и делается очень тихо.
Так что издание Карамзина и еще каких-то там его партнеров — это признание для любого поэта. Там будут стихи Ломоносова, Сумарокова, Державина, но моих из-за обид Николая Михайловича не предполагалось. Хотя подобный подход, когда выйдет издание без стихов Сперанского, мог сильно подмочить и так влажную репутацию Карамзина, так как он выглядел бы мелочным и мстительным. Теперь я буду и там публиковаться.
А так, из кругосветного путешествия Крузенштерна и Лисянского, как и деятельности РАК можно после сделать такой пиар на основе записей Карамзина, чтобы мероприятие еще больше прославило русский флот.
— Господин, а что делать с другими? — догнал меня Иван Проскуров.
— Спроси, что да как, да предложи работу. Пусть бретер потренируется со мной в стрельбе, заодно может какие приемы в дуэли покажет. Но сперва отбейте ему что-нибудь. Но второго не трогать, только расспросить после того, как он увидит избитого бретера, — сказал я и пошел на выход.
Домой. У меня там жена красавица и до ужина я могу еще с ней… Ох, что могу!
Глава 15
Неаполь
15 октября 1797 года (Интерлюдия)
Федор Федорович Ушаков уже вовсю работал, причем в непривычном для себя амплуа. Русский адмирал с большим профессионализмом мог бить врага, но вот заниматься политикой, как и лишь обозначать присутствие России в регионе — это не то, чего хотел бы Ушаков. Он более остального хотел сражаться.
Нет, никогда Федор Федорович не был кровожадным, если можно избежать боя, то он чаще всего так бы и поступил. Или же когда противник повержен, то русский православный адмирал не станет его добивать, напротив, проявит шокирующую для врага христианскую добродетель. Вот только Ушаков прекрасно, словно физически, ощущал в воздухе запах крови и сожженной человеческой плоти. Все говорило о том, что войны не миновать, тогда зачем излишние политесы, если нужно укрепляться и готовится к неминуемому. А он тут, вино попивает.
Уже была проведена инспекция фортов на Мальте, после которой в срочном порядке был отправлен в Севастополь самый быстроходный корабль русской флотилии. Дело в том, что оборона острова просто никудышняя. Если не привезти хотя бы четыре десятка береговых пушек, то и думать нечего, чтобы при обороне брать в расчет форты. Мальтийская артиллерия не выдерживала критики.
Ушаков не высказывался на политические темы, или озвучивал свои умозаключения только в присутствии очень близких офицеров, которые никогда не станут писать доносы. У флота свое понимание чести, предательства, тут замкнутая каста, которая, вероятно, формируется под воздействием долгого нахождения людей в тесном пространстве кораблей. Так что Федор Федорович даже и не предполагал, что кто-то на него донесет, но и ругать власть не стремился. Его, только что назначенного адмиралом, вообще все должно устраивать.
Между тем, пусть Ушаков и был рад Средиземному морю, или Ионическому, как его части, но понимал, что Мальта — очень спорный актив. Да, это центр Средиземноморья, в этом отношении дорогого стоит контроль торговых путей, если бы было чем торговать. Но мальтийцы стали ленивыми людьми, забывшими о беспримерных подвигах своих предков рыцарей-госпитальеров. Не были мальтийцы бедняками, по крайней мере среди элиты Ушаков не увидел признаков того, что богатые мальтийцы сильно беднее богатых русских или неаполитанцев. А с России уже идет финансирование острова, сам Федор Федорович привез серебра на два миллиона рублей серебром. Да за такие деньги!..
— О чем задумались, адмирал? — спросил Гораций Нельсон у Федора Ушакова.
— Ровным счетом, ни о чем,
