— То добридень, панове! Ба-а! А это кто такой важный? Никак поп латинский? Прячься, хлопцы, сейчас кадилом навернет!
…Брат Азиний как раз этим утром скинул татарский халат и надел сутану. Что и говорить, вовремя!
— Ой, любим мы ксендзов, ой, любим! А это кто еще? Ухмыляющиеся усатые физиономии уставились на невозмутимую панну Ружинску.
— То цапля, — уверенно заявил один. — Убей меня Бог, цапля!
— Да какая то цапля, дурень! — возмутился другой. — То качка!
Лицо панны зацной начало наливаться густой кровью. Увы, это было только начало.
— Дрофа!
— Свербигузка!
— Пане паланковый, рассудите!
— Тихо! — Высокий плечистый здоровяк неторопливо поправил кушак, огладил усы. — То хомяк, хлопцы! В ответ ударил дружный гогот.
— Хомяк! Хомяк пожаловал! Да еще в жупане! Да постолы надел!..
— Ах, хлопы, пся крев!
Синие глаза вспыхнули гневом. Испуганно заржал конь. Маленькая королева, лаской спрыгнув с седла, бросилась на обидчиков.
— Тикай, хлопцы, задерет!
Но не тут-то было. Двое успели подпрыгнуть и уцепиться за доски «фигуры», еще двое отскочили в сторону, но один, тот самый, что помянул цаплю, все-таки попался.
— Хлоп! Хлоп! — Маленькие твердые кулачки ударили в подставленную спину. — Подлый хлоп! Мугырь загоновый!..
— Рятуйте! Рятуйте! Панотца зовите, помираю! — вопил избиваемый, но «хлопцы» лишь посмеивались в густые усы.
Мы с шевалье переглянулись. Он покосился на эфес верной шпаги, но я покачал головой. Кажется, панночка и сама разберется.
— Вот тебе, вот тебе, сиволапый! — Кулачки яростно молотили в могучую спину. Наконец силы иссякли, и панна Ружинска, тяжело дыша, отступила на шаг.
— То, может, пышна пани еще почешет? — вежливо осведомился усач. — А то год в бане не мылся!..
Все стало ясно. Я подождал, пока «пышна пани», синяя от бешенства, вернется к нашему маленькому отряду, приподнял шляпу, кивнул:
— Добридень, панове! То хороша служба, сидячая да лежачая?
* * *
Это была сторожа — последняя перед Сичью. До Микитина Рога оставался пустяк — миля по узкой избитой копытами дороге. Я поинтересовался, не требуется ли особый пропуск, но старшой — пан паланковый — заверил меня, что на то и вольности запорожские, дабы всех на Сичь пускать. Кроме «пышной пани», понятно. Ей дальше ворот хода не будет, иначе «товарищи войсковые» сильно испугаются.
Об этом я и сам слыхал. Днепровские черкасы играли в мальтийских кавалеров. Порт-Ройял носил монашеский клобук.
Вначале я удивился. Затем растерялся. Потом — снова удивился.
Бог весть, что я ожидал увидеть — то ли многобашенный замок, ощетинившийся стволами гармат, то ли пристань, полную черных парусов, а может быть, табор, кишащий одетыми в золото корсарами.
Запорожская Сичь! Даже в Кастильских Индиях о ней слыхали. Еще бы! Кто еще в Европе осмеливался скрестить клинок с турецким ятаганом! Сожженные Варна и Синоп, пограбленные предместья Истанбула, разоренный Крым. А теперь еще и разметанная по степи и болотам польская гусария, гетьманы, связанные, словно бараны, и прикованные к пушкам, осажденный Львов и захваченный с лихого налета Бар.
Богатыри, степные лыцари — они же кровожадные чудища с тигриными клыками.
Чингисханы!
И что я увидел?
Речка, маленькая, курица вброд перейдет, через нее — старенький мостик. Слева — поросший камышом затон, в нем несколько лодок. А впереди — скопление мазанок и сараев.
И все?!
Нет, не все. Чуть дальше — вал, на валу невысокая стена, даже не стена — загородка, сапогом прошибить можно. А за ней — соломенные крыши да деревянный крест невысокой церквушки.
Пусто, тихо, скучно.
Первой нам дорогу перебежала курица (та, что речку вброд перешла). Затем из-за тына несмело подала голос какая-то шавка. Из открытых дверей сарая вывалил полуголый детина с большой глиняной кружкой в руке. За ним другой — в сорочке, но без сапог. Голые пятки четко отпечатывались в пыли.
И это — Сичь?
Впрочем, скоро все стало понятнее. Мазанки да сараи оказались посадом — поселком перед самой крепостью. За мазанками тянулся выгон, через который вела дорога, упиравшаяся в ворота.
Наконец я увидел пушку — одну, возле самого въезда.
Ворота оказались открытыми — настежь.
* * *
— Vieux diable! — Шевалье дю Бартас окинул взором открывающийся вид и с сомнением покачал головой. — Похоже на засаду, друг мой! Не иначе эти разбойники притаились за стенами. Мессер де Боплан особо отмечает их привычку к внезапным нападениям.
— Тем славнее будет наш подвиг! — с пафосом воскликнул я. Пикардиец, нахмурив брови, погладил эфес шпаги.
Но атаковать было рано. Следовало позаботиться об обозе.
Первый сарай, в который мы постучали, оказался заперт. Второй — тоже. В третьем нас встретил старикашка армянин, сносно говоривший по-гречески.
Тут все и выяснилось. Я не ошибся — перед крепостью действительно находился посад, где квартировали заезжие торговцы. Обычно жизнь в нем кипела, но сейчас намечалась сиеста. Лыцари-запорожцы ушли в многомесячный поход, а посему скупать добычу, равно как продавать горилку, было не ко времени.
Потому и пусто. Потому и ворота настежь.
Впрочем, как объяснил мне говорливый торговец, ворота в Сичи запирались редко. Лыцари не боялись и не собирались отсиживаться за стенами из старых досок и гнилого камыша. Да и желающих атаковать степной Порт-Ройял находилось мало. То есть их попросту не было.
Оставалось отдать боевой приказ: кому в сарае оставаться, кому Сичь приступом брать. Последнее оставил на свою долю, но бравый дю Бартас уперся скалой, желая разделить и труды, и славу.
Поп да фрондер — против всего Войска Запорожского Низового.
Вперед!
— Пан Адам бросает нас среди этих ребелиантов?
Пан Адам? Давно ли?
— То что за радость, пан Гуаира, себя за мугыря загонового держать? Или пан бардзо шутки любит?
Выдали! Интересно, кто?
— Зацная панна Ружинска не должна беспокойство иметь. Завтра панна поедет домой и забудет нас, как страшный сон.
— Вы — плохой сон, пан Адам!
* * *
Первый раз нас обидели в воротах. Чего можно ждать в крепости? Пропуск, пароль, расспросы, обыск в конце концов. У ворот же попросту никого не оказалось, даже пушка стояла без присмотра. Шевалье нахмурился, предположив, что засада ожидается еще более хитрая и коварная.
За воротами были сараи — камышовые и слепленные из досок. Несколько усачей лениво грелись на солнышке, не озаботившись даже окинуть нас взглядом. И мы снова обиделись.
