— Мне только что сообщили, будто сам государь намеревается приехать сюда! Боже мой, Дарья Алексеевна, я боюсь!
Лопухина удивленно подняла брови:
— Кого?
— И кого, и чего… всего боюсь.
— Павел Петрович в высшей степени добрейший человек, Зинаида Петровна, но если вы чувствуете за собой какую-нибудь вину…
— Вам хорошо говорить. — Вяземская готова была расплакаться. — Ведь фабрика по выделке патронов и ракет, куда вложены ваши средства, куда как ближе государю, чем мои суконные мануфактуры.
— Ну полно… Вот возьмите Нарышкиных — те вообще намерены заняться перевозкой грузов по рекам.
— Как так? — От удивления у Зинаиды Петровны пропало всякое волнение. — Но это же неблагородно!
— А механика?
— О, механика — шарман!
— Вот! — Лопухина со значением улыбнулась. — Кирилл Ильич после ареста и суда три месяца ходил в бурлаках, и мысль там ему явилась — устроить судно с паровой машиной, чтобы сама гребла и другие за собой тянула. Представляете, десять тысяч пудов одновременно?
— Да ну? — восхитилась хозяйка салона. — Это совсем другое дело! Паровая машина — тоже очень благородно! Вы не знаете, Дарья Алексеевна, в Швеции их применяют? Если привезут трофейные, я бы купила сразу две.
— Тоже для судов? В Англии, говорят, уже начали ставить.
— Ах, не упоминайте этих мерзавцев! — Зинаида Петровна, муж и старший сын которой оказались вовлечены в мартовский заговор и погибли в Ревельском сражении, резко переменила настроение.
— Простите…
— Пустое, я почти привыкла… Пойдемте лучше к роялю. Вы слышали, какой у красногвардейского священника чудный баритон?
— Нет, — ответила Лопухина и почему-то опять покраснела.
— Как, вы пропустили такое несказанное удовольствие? Возмутительно и непростительно! Ничего, еще не поздно исправить досадное упущение. — Вяземская взяла Дарью Алексеевну за руку и чуть ли не силой повела к роялю. — Отец Николай, где же вы? Кто обещал нам исполнить новый романс? Обманывать дам нехорошо!
Капитан Тучков лично вывел к инструменту упирающегося священника и поклонился:
— Гвардия никогда не отказывается от своих обещаний, мадам! Он конечно же споет, давайте попросим! Есть желающие аккомпанировать?
Таковых оказалось слишком много, и Александр Андреевич, дабы никого не обидеть, сел за рояль сам. Пальцы, с одинаковой нежностью умевшие ласкать шпагу и женщин, пробежались по клавишам. Отец Николай нервно сглотнул и выдохнул, глядя Дарье Алексеевне прямо в глаза:
— Я исполню… прошу простить, это не моя песня. Его Императорское Величество напевал как-то раз, вот я и…
— Пойте! — попросила Лопухина, не отводя взгляда.
— Хорошо… тогда…
Дрогнули струны. Капитан явно знал мелодию заранее — заиграл сильно и уверенно.
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Затихли голоса в зале. Лицо Дарьи Алексеевны застыло в недоуменном напряжении, и только одни глаза требовали — дальше!
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком.
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст,
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Тихо вскрикнула Зинаида Петровна, когда сжавшиеся непроизвольно пальцы Лопухиной стиснули ей руку. Державин, пробиравшийся от дверей к роялю, уронил на пол толстый альбом, откуда разлетелись листы с неровными стихотворными строчками.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
А женские глаза, напротив, кричали: «Нам ничего не приснилось!»
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Рояль смолк с последним звуком песни. Дарья Алексеевна подошла к священнику и мягко положила руки на плечи:
— Не нужно умирать… Нам еще жить и жить… нам…
— Нам?
— Да.
— Это ответ на все вопросы?
— На все.
Зинаида Петровна Вяземская, до глубины души пораженная вопиющим нарушением пристойности, оглядела залу в поисках поддержки.
— Это возмутительно! — и тут же поправилась, увидев стоящего в стороне императора Павла Петровича. Улыбающегося императора! — На самом деле возмутительно — никакие условности не должны препятствовать соединению любящих сердец!
Еще час спустя
Вот так неожиданно ко мне пришла слава великого поэта. Сколько ни отнекивался, объясняя, что стихи написаны ротмистром Сергеем Есениным, к сожалению, рано ушедшим из жизни, но никто так и не поверил. Все сдержанно, боясь попасть в опалу из-за грубой лести, хвалили, говорили о большом вкладе в развитие русской изящной словесности, о неоценимом… К чертям! Какой вклад, если Державин бросил альбом со стихами в камин? А если совсем литературу оставит? Самому вдохновлять будущих поэтов?
Единственно хорошо — отношения отца Николая и Дарьи Алексеевны наконец-то прояснились. А то доверить пост обер-прокурора Священного Синода неженатому человеку совершенно невозможно, а руководство церковью и руководство церкви необходимо укреплять, причем срочно.
Вообще, была поначалу мысль избрать Патриарха, но, немного подумав, от нее отказался. Не может быть в партии двух лидеров, правильно? Спросите, при чем тут партия? А вы приглядитесь, прежде чем спрашивать. Иерархия, дисциплина, ячейки в виде приходов, взносы… Готовая партия и есть — хоть Царство Небесное на земле строй, хоть коммунизм. Существует, правда, опасность зарождения комчванства… не сейчас, в будущем. Но мы же большевики-интернационалисты, не так ли? Это к тому говорю, что есть у моей партии серьезный конкурент, который и не даст расслабиться. Понимаете, о ком?
Ладно, что мы все о делах и о делах? Кто обещал поэтический вечер? Где Державин с его поэмой? Ах да, поэма в камине… но это же не повод молчать?
— Гавриил Романович, теперь твоя очередь.
— Государь, мне, право слово, неудобно.
— Это почему?
— Осознавая всю ничтожность потуг… И вообще, я принял решение навсегда оставить поэтическую стезю.
— А если Родина прикажет?
— Родина?
— Император.
— Тогда придется подчиниться.
