— Ты где ее взял?
Молчит. Либо махнулся на что-нибудь с пехотинцами, либо просто прихватил то, что плохо лежало. Второй вариант наиболее вероятен. И когда только успел? Вроде все время был с нами, на виду.
— Приходилось такую кидать?
— Не-а.
— А знаешь, как обращаться?
— В запасном полку рассказывали.
— А вам приходилось?
Катерину можно не спрашивать, она и из винтовки хорошо, если пару раз стреляла. Дементьев тоже отрицательно качает головой.
— Понятно, — я опускаю гранату в свой карман, — пусть лучше тут полежит, все целее будут. Ну, что встали? Ждете, пока немцы подгонят?
На ходу увесистая граната бьет по бедру, таскать ее в кармане шаровар неудобно. Может, в «сидор» переложить? На ходу стаскиваю с головы каску и вытираю пот со лба, рукав гимнастерки темнеет от влаги. Жарища. Губы ссохлись, а воды во фляге уже нет, и когда будет колодец, тоже неизвестно. К тому же достала проклятая вездесущая пыль. А СВТ не АКМ, когда до места дойдем, почищу обязательно. И охота же людям воевать в такую погоду! Я понимаю, в холод побегать, пострелять друг в друга, не убьют, так хоть согреешься. А сейчас-то чего? Солнце жарит, на небе ни облачка. Сейчас бы до речки доковылять, сбросить грязную гимнастерку и провонявшее потом белье, погрузить свое раскаленное тело в прохладную речную воду, смыть с себя усталость и…
— Воздух!
Ныряю в придорожный кювет, СВТ больно бьет прикладом по бедру. Пара «худых», клекоча моторами, проходит над нами на высоте в пару сотен метров. Мы им не интересны, они ищут добычу пожирнее.
— Охотники, — высказывает свою догадку Дементьев.
— И надо было кричать? Они же мимо шли.
После того как я цинично отобрал у него законную добычу, Рамиль обижен на весь белый свет. Это состояние у него быстро пройдет, но сейчас, пока еще свежи воспоминания о сотворенной над ним несправедливости, он отрывается на подвернувшейся под руку со своим криком «Воздух!» Катерине.
— Ты кричи, когда они пикируют, — Рамиль наспех выбивает пыль из гимнастерки, — а когда мимо идут, и ты спокойно иди.
— Ладно тебе, — беру под защиту неопытную девчонку, — ты тоже не сразу разбираться стал, когда «мессеры» атакуют, а когда погулять вышли. Она тоже со временем научится.
Некоторое время идем молча, жара и долгая дорога к разговорам не располагают. Наконец выходим к большой, шоссированной дороге. По дороге из города уходят гражданские беженцы, военных не видно. По обочинам лежат те, кому не повезло — немецкие летчики не оставляют столь оживленное шоссе без своего внимания.
— Катерина, это что за дорога?
— Задонское шоссе.
Шоссе идет на север, а мы, проскочив через него, направляемся на восток, к реке. От шоссе до Отрожских мостов километра четыре, еще через час мы добираемся до них. Подступы к мостам занимают энкавэдэшники из железнодорожных войск и мальчишки из ополченческого батальона. На вооружении ополченцев практически одни винтовки, пулеметов крайне мало, тяжелого оружия нет совсем. При переходе через мост у нас проверяют документы.
— Ваши еще утром на тот берег убегли, а вы чего ж задержались?
Какой, однако, ехидный милиционэр.
— А мы, дядя, немца останавливали.
«Дядя» лет на пять моложе меня.
— И чего ж не остановили?
— А того, что тебя там не было. Вот немец до тебя дойдет, ты его и остановишь.
— И остановлю!
Всем бы твою уверенность. А мы идем дальше к самой станции. Нас нагоняет рычание тракторного мотора и лязг гусениц. Ребята сходят на обочину, я направляюсь туда же, но, прежде чем сойти с дороги, оборачиваюсь, бросаю взгляд на трактор и застываю на месте. С трактором я мог и ошибиться, мало ли СТЗ-5 есть в войсках, но не узнать тракториста я не мог — Петрович.
Не стал я с дороги уходить, только повернулся лицом к подъезжающему трактору. СТЗ останавливается в нескольких метрах от меня. Из кабины выпрыгивает незнакомый старший лейтенант с артиллерийскими «мослами» в петлицах, а над кабиной появляются какие-то, опять же незнакомые, рожи. Я, конечно, всех старлеев в полку не знаю, но готов спорить на что угодно — этот не наш, не зенитчик.
— В чем дело? Освободите дорогу!
Однако крик лейтенанта я игнорирую.
— Петрович! Петрович, твою дивизию! Оглох, что ли? Это кто такие?
Тракторист, услышав меня, высовывается из кабины. Я повторяю вопрос:
— Петрович! Это что за пассажиры у тебя?
— Гаубичники, — перекрикивает шум мотора Петрович, — соседи наши бывшие.
Понятно. Соседи, мать их за ногу, на ходу трактор подрезали! Это из-за них мы свое орудие потеряли, и за него нам еще отчитываться надо. Я вдруг начал наливаться холодной яростью. Придется мне сегодня еще раз справедливость восстанавливать.
— Прекратить, — вдруг завопил старлей, — освободите дорогу!
— А вам не кажется, товарищ старший лейтенант, что трактор ворованный надо вернуть?
Говорю спокойно, но кто бы знал, как мне это спокойствие дается. А вот лейтенант, похоже, с катушек уже съехал.
— У меня приказ! А ну убирайся к…
Фраза лейтенанта завершается отборным матом, а мне в голову вдруг лезет фраза киношного опера.
— Это наша корова, и мы ее доим.
— Какая корова?! Да я тебя!
У-у-у, какие мы нервные, слюна во все стороны летит. А вот, если жить хочешь, то пистолет надо доставать быстрее. Пока старлей лапал кобуру, я, не очень торопясь, запустил руку в карман и вытащил конфискованную у Рамиля гранату. Лейтенант, наконец, добрался до рукоятки своего ТТ, а я отогнул усики и выдернул чеку. Когда я отбросил чеку в придорожную канаву, до нервного гаубичника дошло, что стоит мне разжать пальцы, и… Его рука замерла, так и не вытащив оружие до конца, а лоб под козырьком фуражки мгновенно покрылся мелкими бисеринками пота. Детские игры закончились, теперь все по-взрослому.
— Это наша корова, и мы ее доим.
До рож в кузове, наконец, дошло, что что-то идет не так. Гранату в моей руке они не видят — лейтенант закрывает. Двое спрыгивают с трактора и направляются к нам поддержать своего командира. Сдвоенный щелчок винтовочного затвора прозвучал громче пистолетного выстрела. Я скосил глаза влево, ствол карабина красноармейца Ильдусова смотрел прямо в живот здоровяка ефрейтора, замершего в нескольких метрах от нас. У Рамиля вообще очень ограниченное понятие свои — чужие. Свои — это расчет, в котором он служит, батарея, полк, в конце концов. Этим круг своих ограничен, а гаубичники не из нашего полка, поэтому они чужие. А раз чужие, да еще на наш трактор посягнули, то для возвращения своего имущества все средства хороши, включая оружие. Тем более что одну несправедливость он сегодня уже пережил, но я — свой. А тут беспредел творят чужие.
