но очень уж настоятельно просил не мешкать с прибытием в управу.
Всё это закономерно привело к тому, что в управе я появился несколько встревоженным. Что за мысли проносились в моей голове по пути, и говорить не буду, но как-то ничего хорошего я не ждал. И не ошибся.
— Ольга Гурова отравлена, — едва поздоровавшись, Шаболдин вывалил на меня новость.
Да, вот оно и предвидение, в своём натуральном, так сказать, виде. Ольга Гурова и правда теперь ничего нам не скажет. Впрочем, что впустую переживать, надо разбираться с тем, что имеем… Спрашивать я ничего не стал, ожидая, что пристав сам сейчас и продолжит.
— По словам Фёдора Захаровича, — ожиданий моих Шаболдин не обманул, — они с Ольгой Кирилловой вчера в десятом часу пополудни поссорились по известному нам с вами поводу, она удалилась в спальню и более он супругу живою не видел. Тело утром обнаружила служанка Ольги Гуровой Анисья Зайцева. На столике в будуаре лежала записка. Вот, Алексей Филиппович, посмотрите сами, — он протянул мне лист бумаги, исписанный уже знакомым мне по фальшивому письму несуществующего присяжного поверенного Ладникова почерком.
«Это я отравила Захара Модестовича. Когда я дала Елизавете денег и она вернулась к себе, я снова поднялась в покои актриски, через них прошла в спальню свёкра и добавила яду в его графин. Видит Бог, я того не хотела, но муж мой ничего не сделал и не желал делать, чтобы отцовские деньги сохранить в своё наследство, вот мне пришлось самой всё и совершить, а иначе эта жадная и хитрая мерзавка все деньги свёкра бы вытянула, да и ему всё равно недолго оставалось. Но поступила я так напрасно, потому что муж мой мне изменил и тем обесценил всё, что я сделала. Жить я теперь с этим не могу и не хочу, да смилуется надо мною Господь. Прошу у всех прощения, кроме мужа, его прощения мне не надобно и сама я его не прощаю.
Ольга Гурова»
— С собственноручными написаниями Ольги Кирилловны почерк вполне схож, — пояснил пристав. — Впрочем, можете убедиться и сами, — он подал ещё несколько листов.
Я, конечно, не специалист, но выглядела предсмертная записка и вправду как подлинная, а некоторые имевшиеся отличия почерка с другими образцами можно было посчитать проявлением расстроенности чувств Ольги Гуровой, когда она это писала.
— А яд? — поинтересовался я.
— Да вот, — пристав показал на пустую склянку, стоявшую с краю стола. — Та самая двенадцатая склянка из дома Шишовой, как я полагаю. Ею записка была прижата.
Я мысленно выругался — наверняка уже захватали!.. Впрочем, проверить одно немаловажное обстоятельство нам, пожалуй, всё-таки удастся.
— Надо бы склянку пока убрать в такое место, где её никто не будет трогать руками, — сказал я. — На отравителя она нам не покажет, но сама ли Ольга Кирилловна отравилась или ей кто помог, установить по склянке можно будет с полной уверенностью.
— Это как же? — удивился Шаболдин. — Какой-то новый артефакт?
— Нет, чисто естественнонаучный метод, — ответил я. Но вот про артефакт пристав сказал удивительно вовремя! Мне бы и самому стоило подумать о создании артефакта, с помощью которого можно было бы снимать отпечатки пальцев с предметов… Что ж, пусть умная мысля пришла и опосля, да ещё со стороны, менее умной она от того не стала.
Но вслух я сказал другое — прочитал Борису Григорьевичу кратенькую лекцию о дактилоскопии.
— А и хорошая вещь, — проникся Шаболдин. Ну да, ему-то суть и польза понятны тут сразу. — Вот только как это всё в суде примут?.. — с ходу пристав нашёл и к чему прицепиться.
— Как судье такое придётся, гадать не возьмусь, — подумав немного, ответил я. — Но присяжные, скорее всего, впечатлятся. [1]
— Пожалуй, что и так, — согласился пристав. — Вы, Алексей Филиппович, придумали? — с почтением поинтересовался он.
— Андрей Васильков, если ещё помните такого, — я улыбнулся. — Я лишь подсказал ему, в какую сторону думать.
— Помню, конечно, — кивнул Шаболдин. — Но, с вашего, Алексей Филиппович, позволения, я вернусь к смерти Гуровой.
— Да-да, конечно Борис Григорьевич, — и то верно. Будет работа с отпечатками пальцев, будет о том и речь, сейчас же куда важнее Ольга Кирилловна.
— Так вот, слуг в доме я допросил, они слова Фёдора Гурова подтверждают, — поведал пристав. — И что хозяева ссорились, слышали, и когда хозяйка в спальню ушла, подтвердили, да и мёртвою её служанка и нашла. Но вот у меня словам Гурова веры нет.
Такой веры не наблюдалось и у меня, но мне стало интересно, за что именно зацепился пристав, потому я кивком показал всё внимание, с коим готов слушать его дальше.
— Начну с некоторого расхождения между словами Гурова и показаниями прислуги, — Шаболдин поудобнее устроился в кресле. — О чём Гуровы говорили, когда ссорились, никто из прислуги толком не слышал, зато все единодушно показали, что ссорились Фёдор Захарович с Ольгой Кирилловной, когда после ужина пили вино. А вот господин Гуров про вино не упоминал. Как вы, Алексей Филиппович, понимаете, отравить супругу при распитии вина Гурову было бы несложно. Да, у них обоих имелись артефакты, позволяющие уберечься от ядов, но Ольга Гурова свой по каким-то причинам не использовала.
— Я так думаю, после отъезда Ангелины Павловны те артефакты были просто забыты, — высказал я предположение, на мой взгляд, вполне резонное. Ещё я подумал, что соблюдали бы Гуровы в должной мере Рождественский пост, Ольга Гурова могла бы и до сих пор живою оставаться. Вино это не только жидкость, каковую можно ядом разбавить, оно ещё и туманит разум, да и многие чувства притупляет тоже.
— Скорее всего, — согласился пристав. — Да и не ждала Ольга Кирилловна такого от мужа, как я полагаю. Но продолжу. Уже одно то, что супруги вместе пили вино, говорит, что не была ссора между ними настолько сильной, чтобы Ольга Кирилловна решила наложить на себя руки.
— Кстати, да, — признал я разумность этого соображения. Оно, конечно, и на звание косвенной улики не тянет, но нам уверенности всё же прибавляет.
— Теперь про сам яд, — останавливаться пристав явно не собирался. — Вы же помните, после обнаружения тела Шишовой я обследовал дом Гуровых с артефактором, яда тогда в доме не нашли. Стало
