упорный и способный молодой человек со всею дотошностью проверил всех служащих конторы присяжного поверенного Манькова на предмет внезапного и необъяснимого обогащения за месяц до смерти Захара Модестовича Гурова и в течение месяца после оной, ни единого такого случая не обнаружив, а также установил, что уволился за это время из конторы один лишь старший писарь Лютик, да и тот по причине нездоровья. То есть вопрос об утечке от Манькова сведений об облигациях полностью потерял возможность своего прояснения. Если, конечно, Шаболдин каким-то образом не выжмет это из Гурова, коему пребывать на свободе оставалось совсем уже недолго.
[1] Реальный случай из истории нашего мира: на одном из первых в Англии судебных процессов, где отпечатки пальцев были представлены как доказательство, присяжные признали подсудимого виновным. На основании их вердикта судья приговорил его к повешению, обозначив, однако, своё недоверие к доказательствам.
[2] См. роман «Хитрая затея»
Глава 29. Признания, доказательства и сомнения
В прошлой моей жизни я никаких дневников не вёл. В жизни теперешней мысли об этом меня уже пару раз посещали, но до их исполнения так и не дошло. Однако делать кратенькие записи я всё же привык, чтобы потом, когда состарюсь и засяду за мемуары, не путаться в днях, месяцах и годах. До старости мне, слава Богу, ещё далеко, но заглянуть в те самые записи пришлось — захотелось посмотреть, сколько ещё времени остаётся до назначения судом наследования за Захаром Модестовичем Гуровым по обычаю ввиду отсутствия завещания покойного.
Оставалось чуть больше полутора месяцев. Что ж, раскрыть дело мы за это время наверняка сможем. Конечно, лучше бы поскорее, потому как куда ближе было сейчас Рождество, каковое наступит уже через седмицу с небольшим, и святки хотелось бы провести, как это и полагается добропорядочным людям — в веселии и радости, предаваясь праздничным забавам и приятному общению с роднёй, а не копаясь в подробностях гнусных отравлений и жестоких убийств.
Похоже, те же самые желания владели и Шаболдиным, уж больно круто взялся пристав выводить розыск на последний победный рывок. Меньше двух суток понадобилось Шаболдину, чтобы найти извозчика, отвозившего Алёну Букрину на Нижегородский вокзал, а ещё через час, допросив водителя кобылы и сверив его показания с расписанием поездов, Борис Григорьевич выяснил, что отправилась любовница Фёдора Гурова ни в какой не в Псков, а в самый что ни на есть Нижний Новгород. Тут же в губную управу волжского города улетела телеграмма, а вслед за ней несколько позже отбыл и помощник губного пристава Курков с двумя стражниками. В Минске этот способный малый показал себя более чем неплохо, теперь у него появилась возможность отличиться и в Нижнем.
Брать под стражу самого Фёдора Захаровича Шаболдин пока не спешил, решив подождать до получения известий из Нижнего, а заодно понаблюдать за Гуровым — мало ли, что тот ещё предпримет. Но пока что вёл себя Фёдор Гуров обыкновенно, никуда, кроме как на службу, не ходил, никаких подозрительных действий за пределами дома не совершал, уверившись, должно быть, в прочности своего положения, раз уж губные сразу не взяли его в оборот. Что же, тем сильнее испугается, когда в камеру попадёт, может, с такого перепугу и признается быстрее. Конечно, докажем мы с Шаболдиным причастность Фёдора Захаровича к смерти отца или нет, это ещё большой вопрос, но отравление им жены своей докажем обязательно, и хотя бы за одно это ему ответить перед законом придётся. Ещё, глядишь, Букрина образумится, да и с убийством Шишовой дело решится. То есть от наказания и лишения дворянского состояния никуда господину Гурову теперь не деться, и наследства отцовского ему не видать, потому как лицо, в дворянском сословии не состоящее, наследовать за дворянином не вправе, если речь идёт именно о наследовании по обычаю, а не по завещанию. А о том, чтобы Василий Гуров не слишком от того выиграл, пусть Дворянское собрание заботится.
Тем временем из Нижнего пришла телеграмма от тамошних губных, разыскавших и взявших Алёну Букрину под стражу, а днём позже и от Куркова с докладом о том, что он везёт беглянку в Москву. Так что за неполную седмицу до Рождества Фёдор Гуров и его любовница оказались соседями по одиночным камерам в Елоховской губной управе.
— Я дворянин, и допрашивать меня под заклятием закон дозволяет лишь с моего согласия, коего я не давал! — сразу пошёл на принцип Фёдор Захарович, стоило приставу объявить Гурову, что у него сейчас будут взяты отпечатки пальцев для проведения розыскных действий.
— В предстоящем действии нет никакой магии, — возразил старший исправник Малышев. Да, заведующий Елоховской губной управой пожелал лично присутствовать при первом в истории этого мира дактилоскопировании подозреваемого. — Только естественная наука, что и подтвердят присутствующие здесь доктор магии боярин Левской и магистр медицины господин Васильков. А потому под положения закона, устанавливающие правила допросов под заклятием, взятие отпечатков пальцев не попадает. Ваш отказ, господин Гуров, законных оснований не имеет, и ежели вы продолжите упорствовать, отпечатки у вас возьмут силою.
Столь обстоятельное разъяснение, подкреплённое прямою угрозою, возымело действие и противиться Гуров не стал. Он, конечно, кривился и всем своим видом показывал нам, что до глубины души оскорблён вынужденным подчинением неприкрытому насилию, но всё же Васильков аккуратно снял с него отпечатки, а затем мы вчетвером составили соответствующее написание, каковое и заверили собственноручными подписями, по всей форме запечатлев тем самым исторический момент. Закончив с этим, разошлись кто куда — старший исправник Малышев вернулся к себе в кабинет, чтобы и далее мудро руководить губной управой, факультетский ассистент Васильков прихватил лист со свежими отпечатками Гурова и отправился сличать их со следами на склянке, мы с Шаболдиным двинулись в допросную, куда пристав велел привести Букрину. Начать Шаболдин решил с неё, давая Гурову время как следует помариноваться в ожидании допроса, а Василькову — поработать со свежими «пальчиками».
В фальшивости алиби своего любовника девица Букрина призналась быстро — через неполную минуту после того, как Борис Григорьевич разъяснил ей, что вину Гурова в убийстве супруги докажут целиком и полностью, а потому продолжать приятные встречи с ним она уже не сможет, по крайней мере, ближайшие лет пятнадцать, а затем поинтересовался, что нравится ей больше, точнее, что не нравится меньше — никак не менее трёх лет каторги за соучастие в убийстве, ежели она будет настаивать на прежних своих показаниях, или сто рублей штрафа за лжесвидетельство, не повлекшее за собою
