– Погоди, Сергий Аникитович, – остановил меня Кузьма, – вот посмотри, – и он достал с полки микроскоп, который пылился там уже почти все лето. – Сделал я наконец все. Теперь принимай работу.
Я смотрел на бронзовый микроскоп и даже не знал, что сказать. Быстро схватив предметное стеклышко из коробки, где они лежали уже пару месяцев, я капнул на него воды и положил на столик над конденсором, повернул зеркальце, чтобы оно направляло солнечный свет на препарат, и приник к окуляру, движение винтом – и вскоре увидел мелькание простейших в толще водной глади.
Да, это был уже микроскоп.
Кузьма с пониманием следил за моими движениями.
– Ежели бы ты, Сергий Аникитович, знал, сколько я с этими линзами мучился. Они же крохотные совсем должны быть. Их в руках не удержать. Хорошо, что можно самому теперь через стекла смотреть. И спиртовки теперь у меня разные имеются. Но все равно на десяток испорченных линз только одна хорошая получается, а то и меньше. Пока придумал, как их в окулярах закреплять, тоже много поломал… Но теперь я уже больше знаю, и если второй микроскоп делать, то быстрее получится. И стекло сейчас у Дельторова лучше стало. Он ведь мне совсем по-другому теперь его варит.
Итак, что я имею? А имею я мастера, который сам еще не знает себе цены. Зато некоторые личности цену ему прекрасно понимают. Придется, пожалуй, и его отправлять в Заречье, под охрану стрельцов. А то в один прекрасный день пойдет он на торг или еще куда – и исчезнет.
– Кузьма, а из подмастерьев есть ли, кто науку эту постигает?
– Да есть парочка, интересно им все это дело.
– Тогда слушай внимательно. С сего дня все мастерские передаешь на Матвея. А ты с подмастерьями занимаешься только линзами. Сам учись и их учи. Ты начал грамоту изучать – вот пусть и они с тобой вместе и грамоту, и цифирь учат. Что не будешь в начальниках, не переживай, жалованье вдвойне тебе с этого дня пойдет. Твое дело теперь измысливать, как лучше подзорные трубы делать и микроскопы. Только придется тебе теперь с подворья если куда идти, то без охраны ни шагу, Кошкарова я предупрежу.
Парень жалобно посмотрел на меня:
– Сергий Аникитович, такое дело у меня, тут в посаде девица на примете есть. Так как же быть, мне туда тоже с охраной ходить?
– А кто она, твоя девица?
– Да дочка же наставника моего, из-за чего и уйти мне тогда пришлось. Отец-то все ее метил повыше пристроить.
– Так что же молчал, дурья голова? Давно бы сказал, уже бы высватали тебе девицу! Так что не горюй, завтра сватов зашлем и посмотрим, смогут ли нашим сватам от ворот поворот дать.
Оставив обнадеженного Кузьму, я вернулся к митрополиту. Тот, лежа в кровати, уже активно руководил толпой монахов, собравшихся вокруг него.
Увидев меня, он решительно сказал:
– Все, Щепотнев, сейчас за мной возок прибудет, и поеду я к себе. Дел у меня много, недосуг в кровати вылеживать. А ты – когда там говорил надо швы снимать, через десять дней? Вот через седмицу и приезжай, есть нам о чем поговорить. От меня передай благодарность великую Иоанну Васильевичу, что тебя прислал, а когда его увижу, самолично поблагодарю.
Когда Антония под руки выводили и укладывали в возок, вокруг собрались все присутствующие, а за воротами волновалось людское море. Уже вся Москва знала, что митрополит болен был смертельно и что царский лекарь болезнь от него отвел.
Антоний благословил всех – и возок выехал в открытые ворота, где по мере его проезда все ожидающие падали на колени и крестились.
Когда я, провожая возок, ненароком вышел за ворота, стоявшие там, увидев меня, вновь попадали на колени. Не зная, как реагировать на такое, я быстро смылся к себе на подворье.
Да уж, вылечил я митрополита на свою голову. И до этого меня уже чуть не вся Москва знала, а теперь и подавно, хоть на улицу не выходи.
Дав распоряжение конюху приготовить для меня коня, я пошел собираться для поездки в Кремль. И все равно, когда с охраной выехал на рысях из ворот, почти до самого Кремля нас сопровождал гул голосов.
Меня безошибочно узнавали, многие кричали:
– Благослови тебя Господь, боярин.
В приказе я переоделся и прошел к царю.
Иоанн Васильевич по-прежнему, как и три дня назад, имел озабоченный вид.
Было видно, что вопросы о здоровье митрополита он задает без особого интереса. Волновало его что-то другое.
Махнув рукой страже, чтобы все вышли, он посмотрел на меня и сказал:
– Весть сегодня мне гонец доставил: вот уж несколько дней как Стефан Баторий погиб.
Я сделал слегка удивленное лицо:
– Великий государь, хоть и ужасное событие произошло, но для царства твоего одним врагом меньше стало. Можно ли мне полюбопытствовать, что же с королем Польским и великим князем Литовским приключилось?
– Как донесли мне, – сказал государь, – пошел Баторий на Гданьск. Вот во время штурма крепости Вислоустье ранен был король стрелой травленой – и помер через сутки. Войска от Гданьска после его смерти в беспорядке отошли. И вроде бы великая замятня сейчас у ляхов. Начались споры, кто королем будет. А у литвинов сейчас вновь споры идут – не всем им Люблинская уния по нутру. Так что жду я, Сергий, послов литовских со дня на день. Приказ Посольский в этом деле много лет, все, что они скажут, я наперед знаю. А ты сейчас один, кого я могу спросить, зная, что нет у тебя предпочтения ни к кому. Как мне поступить?
– Великий государь. Я не очень хорошо знаю, что происходило в царстве твоем в прежние годы. Сам знаешь, где я был в это время. Но кажется мне, что литвинов мы сами к схизматикам толкнули. Может, надо было осторожней действовать, и уния была бы не с поляками, а с нами, а великим князем Литовским мог Иоанн Иоаннович быть. И сейчас легче бы со шведами все решалось.
Мы проговорили еще немного, и царь меня отпустил. Выглядел он устало – видимо, со смертью Батория мог начаться переломный момент во всей затянувшейся Ливонской войне, и Иоанн Васильевич решал, что ему необходимо предпринять в данное время.
Меня он, наверно, выслушал в последнюю очередь, и единственным, почему он интересовался моим мнением, было то, что я – один из немногих, кто абсолютно заинтересован в укреплении его власти.
Я ушел к себе, где меня среди прочих уже ожидал глава Пушечного приказа князь Семен Каркодинов. Пришлось вновь отложить дела и принять знатного гостя.
Вкус князя был известен, и вскоре подьячий наливал ему граненый стаканчик анисовой, я тоже взял стаканчик, но значительно меньшего размера.
