Кряхтя, бей встал с мягкой, обшитой шелком подушки, на которой он восседал, и приказал своим слугам бросить меня в земляную яму, где содержатся враги султана и его, а сам... Нет что вы, этот бурдюк с жиром давно никуда из дома не выходит, и покинет его он только на погребальных носилках. А встречать английские корабли он послал своего младшего сына Селима. Ну, а меня снова бросили в зловонную яму распорядившись, - Не кормить и не поить христианскую собаку.
- Ну что ж, - решил я, когда над моей головой со скрипом опустилась ржавая решетка, - раз уж меня оставили в покое, то стоит попытаться поспать, ибо завтра будет трудный день. - И я улегся на кучу грязной вонючей и сырой соломы.
Но сон не шел. И я начал вспоминать свое детство. Отца, Ивана Антоновича Никитина, таким, каким он был во времена моего детства - артиллерийский офицер, красавец, душа компании... Мать, Елена Ономагулос, статную черноволосую гречанку, дочь купца и рыбопромышленника.
История любви моих родителей изобиловала совершенно шекспировскими страстями. Но, все обошлось счастливее, чем у Ромео и Джульетты. Строгий командир полка дал разрешение на женитьбу поручику Никитину, и суровый отец простил свою юную дочь, посмевшую влюбиться в молодого русского офицера без его ведома и разрешения. А ведь время тогда было еще то, 1847 год, царствование государя-императора Николая Палыча. Строгость нравов жесточайшая.
На следующий год, аккурат через девять месяцев после свадьбы, родился и я. От отца мне достались серые глаза и четкий очерк скул, от матери - густые вьющиеся черные волосы и смуглая кожа. Следом за мной родились Мария, Леонид, Александр, Елена...
Но сначала была война. В 1854 году мы бежали из Евпатории от высадившихся там турок, англичан и французов. Мне было семь лет, Марии - четыре, а маленький Леонид только-только родился. Дядька Егор, отставной солдат, которого отец выбрал мне в воспитатели, едва успел запрячь бричку, подхватил на руки Марию, мать - Леонида, и мы побежали... Где-то на полпути к Симферополю нас едва не поймали татары, которые с приходом англичан позабыли о том, что они подданные русского царя.
Что они могли с нами сделать? - Да все что угодно... Ограбить, убить, продать в рабство... Мать бы наверняка изнасиловали, в те годы она была очень хороша собой.
Лошади неслись во весь опор, сзади визжа и улюлюкая нас нагоняли татары. Дядька Егор выпалил в них из старых, еще со времен войны с Наполеоном пистолетов. Один татарин свалился с лошади, но остальные лишь сильней завизжали, и стали яростно махать над головами кривыми саблями.
И тут, из-за поворота дороги, огибавшей холм, выехал казачий разъезд. Донцы-молодцы, спасители наши. Все как на картинке, синие кафтаны, барашковые шапки, бородатые лица, и пики с красными флажками. Команда хорунжего - и уставив перед собой пики, казаки сорвали лошадей в галоп.
Страшна сшибка конных, особенно тогда, когда одни всю жизнь готовились к войне, а другие - мечтали пограбить и поизмываться над слабыми и безоружными.
Казачки ловко насадили несколько татар на пики, а потом начали рубить их шашками, знаменитым, как позднее стали называть его, "баклановким ударом", разрубая супостата чуть ли не пополам, от плеча к бедру. С той поры я и решил, что когда вырасту, то обязательно стану русским воином. И не просто воином, а офицером, чтобы все враги наши так же боялись меня, как эти татары - казаков. Отец мой всю войну провел в Севастополе, сражался на знаменитом Четвертом бастионе, был несколько раз ранен. А мы с матерью полтора года жили в Мелитополе у деда, старого Александроса Ономагулоса. Там то я и научился бегло говорить по гречески...
Потом я упросил отца, чтобы он отправил меня в кадетский корпус. Как сына георгиевского кавалера и участника обороны Севастополя меня туда приняли на казенный кошт. Потом было Михайловское артиллерийское училище. И вот, весна 1871 года, подпоручик Никитин - строевой артиллерийский офицер, закончивший училище с отличием. И предложение графа Игнатьева, от которого я не смог отказаться.
Русской военной разведке был нужен человек хорошо владеющий греческим языком, внешне похожий на уроженца Эллады, и имеющий подготовку артиллерийского офицера. Ну, и само собой, преданный России.
Шесть лет мы готовились к этой войне, шесть лет мы собирали сведения о Турецкой армии. - Сайд-бей дурак! Если бы он знал, что спрятано на моем корабле... А спрятаны там не много не мало, как сведения о турецких гарнизонах в Проливах, кроки укреплений Босфора и Дарданелл, расположение артиллерийских парков и пороховых складов. Я ведь специально дразнил эту тупую скотину, чтобы к тому времени, как они начнут грабить мой каик, и найдут эти бумаги, я буду уже мертв. Спасибо судьбе хоть за это...
От грустных размышлений меня отвлек звук, похожий на орудийный выстрел, за ним еще несколько таких же. - Неужто англичане салютуют туркам, - подумал я, - или турки англичанам...
Вдруг земля чуть задрожала, наверху что-то залязгало и заскрежетало. Потом загремели выстрелы. Наверху заполошно заорали турки, а потом дом потряс страшный удар, от которого с потолка на меня посыпались комья земли и какой-то мусор.
Я услышал выстрелы, причем, звучали они так, словно беглый огонь вел целый взвод стрелков, топот ног, и самые сладкие сейчас для меня звуки - родной российский мат. Только наш русский человек может так выражаться во время схватки, причем неважно, нижний чин это или офицер.
Я вскочил на ноги и прижался к стене. И вовремя - мой турецкий тюремщик сунул ствол своего кремневого пистолета сквозь решетку, и выпалил в то место на котором я только что лежал. Секунду спустя он был сбит с ног выстрелом, и отлетев к стене, сполз по ней на землю, превратившись в кучу грязного окровавленного белья.
Наверху все стихало. Скорее всего, нападавшие разогнали банду Саид-бея, собранную из подонков и разбойников. Победители стали собирать трофеи, и добивать побежденных, это я понял по одиночным выстрелам, произведенным явно в упор. - Так они и про меня могут забыть! Из пересохшего горла я выдавил несколько сиплых звуков, потом прокашлялся, собрал все оставшиеся у меня силы, и заорал, - Люди добрые, помогите! Вытащите меня отсюда!
Наверху послышались тяжелые шаги. Это не были шлепающие шаги турка обутого в кожаные галоши без задников на босу негу. Шел человек обутый, как мне показалось, в тяжелые армейские сапоги.
- Кто там орет по-русски? - спросил меня незнакомец.
- Димитриос Ономагулос, купец из Афин, - ответил я кашляя, - выпустите меня отсюда.
- Ага, Счаз! - я не мог догадаться - это да, или нет. Но откинутая в сторону решетка, и спущенная вниз лестница не оставили мне сомнений. Сверху ударил яркий бело-голубой луч света, - Теперь давай, вылазь, купец афинский...
