Оружие с жалобным звяканьем упало. Кончик шпаги Карла упёрся в горло проигравшего.
Похоже, у нас появится пленный. Ума не приложу, что с ним делать. Думаю, на нашем месте он бы вряд ли был столь милосерден.
Глаза проигравшего сверкнули отчаянием, быстро сменившимся злостью.
- Пошёл ты...- произнёс он и, подавшись вперёд, проткнул горло шпагой.
В кузена ударила струя крови. Он едва не вскрикнул от неожиданности.
- Хорошо день начинается, - вздохнул я, вкладывая оружие в ножны.
- Ты забыл протереть лезвие, - возмущённо сказал Карл. - Оно заржавеет.
- Плевать, не до этого. Проверим, жив ли тот, кого они обыскивали.
Я опустился на колени рядом с человеком в зелёном мундире. Под париком, обнаружились растрёпанные светлые волосы. На макушке бугрилась большая свежая шишка. Выходит, мой товарищ по несчастью.
Я приложил ухо к груди. Сердце билось неторопливо и размеренно. Беглый осмотр показал, что его просто оглушили. Других ран, кроме набитой шишки, не нашлось.
Нашатыря нет, можно похлопать по щекам или поднять ноги. Вроде так поступают с женщинами, находящимися в обмороке. Но этот очнулся самостоятельно.
Он схватил меня за грудки, с воистину медвежьей силой подтянул и сердито прорычал:
- Ти собрался меня грабить, да?
Он говорил на ломанном русском. Выходит, иностранец... вроде меня нынешнего.
- И в мыслях не было. Я просто хотел вам помочь.
Мой голос убедил его, что я говорю правду, и он отпустил.
- А кде некотяи, что стрелял в моего коня?
- Не стоит волноваться. Дела их неважные.
- Виходит, ви спасли мне жизнь. Я отшень вам плагодарен.
- Что вы. Я выполнял свой долг порядочного человека.
Слова сами слетели с кончика языка. Странно, обычно я выражаюсь в иной манере. Неужели, заразился от Карла.
- О, ви не просто порядочный человек, вы - человек чести. Назовите своё имя отважный герой.
- Игорь... - я прикусил язык, - то есть Дитрих. Дитрих фон... Гофен, - уф, кажется, не ошибся.
- Спасибо, отважный рыцарь. Даю слово творянина и офицера: я отплачу вам той же монетой...
Бабах! Оглушительно громыхнуло из кустов, моментально окутавшихся облаком дыма. Послышался тонкий противный свист и шлепок. Тело офицера выгнулось. Я увидел страшно удивлённые глаза.
- О, майн гот, не хочу умирать! - он дёрнулся и повис у меня на руке.
Мне не впервой видеть смерть. Я перестал бояться покойников с того момента, как закрыл глаза умершему на глазах отцу, стянул его рот платком, накрыл простынёй и стал обзванивать родственников. Просто каждый, кто прикоснулся к этому таинству, уже никогда не станет прежним. Меняется действительность и твоё отношение. Начинаешь ценить каждый вздох, взгляд, каждую крупицу общения с близкими. Проблемы, ранее казавшиеся глобальными, уходят на второй план. Суета сует. Вот она - истина в последней инстанции.
Офицер, бывший недавно живым, чувствующим человеком, вцепился в меня, будто я последняя ниточка, связывавшая его с этим миром. Ниточка оборвалась. Душа улетело туда, откуда нет возврата, где, как хочется верить, намного лучше, чем здесь.
Я видел его впервые, успел перекинуться несколькими фразами и всё, но почему по щекам потекли слёзы? И наряду с возникшей горестью внутри разгоралось пламя, оно требовало выхода. Где та сволочь, что предательски выпалила из кустов?
Я оказался на ногах и бросился туда, где ещё не успел развеяться дым, услышал за спиной конское ржание, громкие возгласы.
- Куда прёшь, убивец?
Я обернулся и последнее, что успел увидеть - летевший в лицо деревянный приклад мушкета.
- Куда их, ваш высокородь? В полицию?
- Нет. Дело сурьёзное. Пожалуй, вези в Петропавловскую крепость, сдашь чиновнику Тайной канцелярии, а если не найдёшь, то коменданту. Скажи, что застали на месте убийства ажно с четырьмя трупами. Хоть и иноземцы, но кто ж их аспидов знает. Пущай в Тайной канцелярии разбираются.
- А с телами как? Вы их опознали, ваш высокородь?
- Трое в сером - капрал Преображенского полка Звонарский с лакеями. Запомнил?
- Так точно, господин капитан.
- Мёртвый измайловец - поручик Месснер из вестфальцев. Поговаривают, конфидент самого Миниха[1].
- Эвона как. Это его мы, выходит встречали?
- Его.
- Не уберегли, значит, голубя. Опасливо мне, ваш высокородь.
- Чего ты спужался, Борецкий?
- А ну как и меня заодно с энтими двумя немчиками в колодничий каземат оформят? Попасть туда легко, а вот выйти трудно.
- Не боись, Борецкий. Ты государственный человек, лейб-гвардии[2] сержант. Худа не сделал. Подполковник за тебя всегда слово молвит. Выручим, ежели что. А чтобы не сбегли, возьми с собой четырёх солдат. Штыки примкните и глаз не спускайте. Утекут, шкуру с тебя спущу почище Ушакова Андрея Ивановича[3], - имя и отчество офицер произнёс с придыханием, чуть ли не озираясь по сторонам.
- Знамо дело, ваш высокородь, спустите.
- То-то! - удовлетворённо подкрутил лихой ус офицер. - Скажешь, я завтра прибуду с подробным рапортом. Ступай, Борецкий.
Сержант Борецкий - немолодой коренастый мужчина с багровым лицом пьяницы, вместе с двумя солдатами устроился на крестьянской телеге. Нас с Карлом связали и положили на вторую телегу, приставив двух конвоиров. Мертвецов, укрытых рогожей, загрузили на третью. Возницы, доставленные из ближайшей деревни вместе с реквизированными подводами, выглядели забитыми и не роптали. Они мяли в руках шапки и постоянно крестились, выслушивая приказания офицера.
Взявший меня и Карла под арест гвардейский капитан не стал слушать объяснений. И дело отнюдь не в пресловутом языковом барьере. Немецким он как раз владел сносно, и ничего удивительного в том нет. В те времена этот язык играл примерно такую же роль, что французский в девятнадцатом веке. Мы для капитана были убийцами, застигнутыми на месте преступления. Разбираться он считал ниже своего достоинства. Дело пахло керосином.
Виски ломило, на лбу вздувалась шишка, в глазах двоилось, нос опух. На счастье, я успел в последний момент отпрянуть, приклад прошёл по касательной, только благодаря случаю 'рубильник' остался цел. Но приложили меня крепко. Провалялся без памяти час, а то и больше.
С Карлом обращались гуманней. Ему вообще почему-то везло гораздо сильнее.
- Вот немчура проклятая. Лезет сюда, словно им мёдом намазано, - сплюнул конвоир. - Хорошо хоть эти по всему бедовать будут.
- Не говори, Матвеич. Видать им у себя совсем несладко стало, вот и бегут к нам, будто тараканы какие. Жадные: что рупь, что копейку - под себя норовят утащить. А нашему Ваньке деревенскому достаётся: корми-пои оглоедов, до юшки из носу надрывайся, а они на шею сядут и тебе же батогов всыплют за добро твоё. Сволочи!
