— Послушайте! — горячо воскликнул юноша, вцепляясь в рукав друга. — В таком случае вы, князь, просто обязаны устроить нам встречу! Как друга я…
— Нет ничего проще, граф, — улыбнулся Дмитрий. — Потому что в данный момент ваша пассия стоит за вашей спиной и нервно теребит платочек, не решаясь помешать нашей беседе.
Саша резко обернулся и увидел ее…
— Мазурка, господа! — как будто ждал этого момента распорядитель, заставив общество прийти в движение.
— Смелее, сударь, — подтолкнул Александра в спину поручик. — Не упустите свое счастье…
* * *— Вы оказались не правы, господин шляхтич, — протянул руку Чарушников. — Гоните проигранный рубль.
— Беру свои слова обратно, — вздохнул Пршевицкий-Ганевич, роясь в кармане фрака и косясь на счастливую пару, проносившуюся в вальсе как раз мимо неразлучной четверки: корнет не отпускал от себя даму уже четвертый танец подряд. — Рубль ваш, Евгений.
— Не грустите, Тадеуш, — хлопнул проигравшего по плечу Ремизов. — Я готов поставить империал против четвертака [5]
на то, что теперь нашему Дракону уже будет не до нас, грешных…
— Уже Дракону? — подмигнул Рейгель. — Не Держиморде? Не Дуболому? Не Церберу, наконец?
Старший унтер-офицер лишь махнул рукой и увлек приятелей к столу…
А на другом конце бального зала князь Вельяминов потягивал коньяк, с доброй улыбкой следя за своими «крестниками», не замечающими ничего и никого, кроме милого лица напротив.
И никто, кроме него, не знал о неком письме, лежащем сейчас в рабочем столе.
Начиналось письмо так:
«Душа моя, друг Вельяминов!
В прошлом письме проговорился ты мне о дружбе своей с неким поручиком Бежецким из новгородских дворян. А я поведал о том, из бесхитростной своей натуры, другому нашему приятелю Оресту. Ну, Ардабьеву, ты помнишь. Так вот, младший брат нашего Орестушки, Леонид…»
Выходит, что, вопреки старинной легенде, Амур, пронзивший стрелой два сердца, был вовсе и не слеп…
Все последующие месяцы, до возвращения в столицу «на зимние квартиры», Саша провел как во сне…
Нет, четверка его титулованных улан, конечно, ошиблась в расчетах — про службу юный офицер не забывал, не позволяя себе уйти в грезы с головой, но… Марш-броски стали почему-то менее выматывающими, строевые упражнения уже не походили на дрессировку, а стрельбище — на бой в кольце врага. И на прикроватном столике труды великих полководцев прежних эпох почему-то уступили место романам и толстым томикам стихов. А уж в субботние и воскресные дни, если не было дежурства по полку или каких-нибудь других неотложных служебных дел, корнет, когда на пару с Вельяминовым, а когда — и один, загадочным образом исчезал…
О, что это было за лето! Казалось, сама природа благоволила влюбленным. Сырое и ненастное вначале, оно будто спохватилось после того памятного бала и радовало теплом и ярким солнышком аж до самого яблочного Спаса, позволяя двум голубкам бродить по прозрачным березовым рощам, сидеть на бережку заросшего камышом и кувшинками пруда в потайном уголке имения, слушать кукушку перед мимолетной летней грозой… Как жаль, что такая идиллия обречена непреложными законами жизни на завершение.
И расставались Саша и Настя на излете лета, словно навек — столько слез было пролито девушкой. Да и суровый ее кавалер все больше поглядывал куда-то вверх, а глаза у него подозрительно блестели. И не верилось, что встреча ждет их уже совсем скоро — не успеет Нева подернуться льдом, а ее гранитные набережные — укрыться снежком…
Недели не прошло с расставания, а на почту, доселе почитаемую «новым Бонапартом» чем-то ненужным, Бежецкий зачастил с регулярностью метронома по три раза в день. Те депеши, что он относил туда — не доверять же любопытным полковым писарям, настолько виртуозно, по слухам, владеющим техникой перлюстрации, что и комар носа не подточит, — никто и никогда не видел. А вот ответные — сослуживцы несколько раз завозили ему с оказией. И потом клялись и божились в узком кругу, что письма те в изящных конвертиках, подписанных легкой, по всему видно, девичьей рукой, пахли фиалками.
— Даю голову на отсечение, — с треском загоняя шар в лузу, вещал князь Лордкипанидзе партнерам по игре и окружавшим бильярд зрителям, — что стоит нам вернуться в Петербург — и юный корнет тут же зашлет сватов в некий дом на Мойке.
— Ха! — Поручик Переславцев отложил мелок и вытер пальцы салфеткой. — Не отказался бы я попасть в их число!
— Он не отказался бы! — горячился пламенный грузин и, отклячив поджарый зад, обтянутый щегольски ушитыми форменными рейтузами (не дурак был сын гор покрасоваться своей атлетической фигурой), мастерски расправился со вторым шаром. — Я сам не отказался бы! Представляете…
— Да, это было бы здорово, — положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула, оседланного кавалерийским манером, протянул штаб-ротмистр Баргузин, слывший романтиком и сентименталом и, по слухам, втихомолку строчивший рассказы, отсылаемые, под псевдонимом, естественно, в столичные журналы. — Давненько я не гулял на свадьбе…
— Что ты понимаешь в свадьбах, Гриша? — Князь позорно «профукал» верный шар и в сердцах плюнул, уступая очередь Переславцеву. — Разве у вас здесь свадьбы? Это поминки, а не свадьбы, генацвале! Вот у нас, в Тифлисе!.. О-ла-ла-о-ла!.. — затянул он гортанную песню, намереваясь пройтись по бильярдной в зажигательном горском танце.
— Увы, боюсь, не получится у нас погулять на свадьбе юного графа, — подал голос князь Вельяминов, доселе в разговоре не участвовавший, поелику с головой был погружен в разгадывание крестословицы[6]
из свежего номера «Смехача». — Так что, Гоги, прекрати мне мешать и займись бильярдом. Поручик сейчас оставит тебя без штанов.
— Меня? Без штанов? — взъярился грузин, бросая яростный взгляд на зеленое сукно, где действительно оставалось всего четыре шара, к одному из которых, довольно неуклюже, примерялся Переславцев, но тут до него дошел смысл слов приятеля. — Почему?
— Потому что до жалованья еще как до твоих гор пешком, причем известным аллюром, в кармане у тебя ни гроша, — хладнокровно сообщил Дмитрий Аполлинарьевич, аккуратно заполняя серебряным карандашиком очередную строчку. — А в долг тебе никто не даст. Я в том числе. Сколько ты мне должен? Полторы сотни? Две?
— Триста пятьдесят, — смутился Лордкипанидзе, запуская пятерню в пышную вороную шевелюру. — Но сейчас я не об этом…
