До Коло-Михайливки от Бондарей было действительно недалеко. Дорога поднималась на холм, ныряла в ложбину и вновь взбиралась в гору — вот и все дела. Беда в том, что по дороге двигаться нельзя было ни в коем случае, а по полям — можно, но только в темноте. Пошли через лес, надеясь выбраться из него уже где-то в окрестностях загадочного объекта. Не вышло — к полудню лес кончился, начались вырубки. Тарас осторожно взобрался на гребень, на котором когда-то росли высоченные красивые сосны, достал бинокль… и опустил его.
Все было ясно и без бинокля. По полю, лежавшему между вырубками и Коло-Михайливкой, двигались на него танки — штук десять. Легкие, вооруженные пулеметами, а не пушками, но — танки. А по бокам от танков шли черные эсэсманы, и было их за сотню. Лаяли, рвались с поводков овчарки. Рычали моторы. Плыли над полем густые облака пыли.
Выматерился неслышно подошедший сзади Кошкин.
— Уходить надо, — снова сказал ему Тарас. — Сомнут нас, майор.
Молчал особист, скрипел зубами от злости. Так ничего и не ответил Тарасу.
— Уходим, — приказал Тарас, вернувшись к отряду. — Идем к реке, будем перебираться на тот берег.
Там их и зажали — у самой воды. С одной стороны — прочесывающие лес солдаты с овчарками, с другой — обошедшие лесной массив легкие танки. А потом по реке подошли моторные катера и обрушили на партизан такой шквал огня, какого, наверное, не видели и в аду. Тарас ушел в камыши и оттуда подстрелил пулеметчика на одном из катеров, но на этом его счастье закончилось. Катер басовито ухнул в ответ, зеленая илистая вода перед самым лицом Тараса встала стеной и ударила его мокрой тяжелой ладонью. Небо качнулось над ним, а потом надвинулась непроглядная чернота.
Но он не умер.
Он понял это, когда пришел в себя на дощатом полу сарая. Ребра отзывались острой колющей болью каждый раз, когда Тарас пытался вздохнуть, глаза заплыли и почти ничего не видели.
Кто-то склонился над ним, взял за подбородок рукой в черной кожаной перчатке (кожа почему-то была очень холодной) и что-то пролаял по-немецки.
— Не понимаю, — хотел сказать Тарас, но только хрипло закашлялся. Ему показалось, что ребра по одному засовывают в мясорубку. Рука в перчатке брезгливо отдернулась.
— Он не понимает по-немецки, герр Доннер, — объяснил другой голос, жирный и вкрадчивый. — А по-русски ты понимаешь, большевистская сука?
Комната начала кружиться вокруг Тараса.
— Царицкий, — велел первый голос, — узнайте, что партизаны делали в Бондарях и зачем они пытались проникнуть в Коло-Михайливку.
— Слушаюсь, герр Доннер. Ты, гнида, очнулся? Отвечай, что вы забыли в Коло-Михайливке!
Тарас собрал все свои силы и постарался ответить четко:
— Маму твою мы там забыли, подкормыш немецкий… очень уж ей в последний раз со мной понравилось…
Очень тяжелый и очень твердый сапог врезался Тарасу в ребра, и спасительная тьма вновь накрыла его.
Второе возвращение к жизни было еще хуже. Теперь над ним стояли трое — потный толстяк в штатском, коренастый лысый амбал в военной форме гестапо и высокий костлявый офицер с серебряными молниями СС в петлицах. В руках у офицера был шприц.
— Сейчас вам станет лучше, — пообещал он и улыбнулся. — Намного лучше. Переведите ему, Царицкий. А когда вам станет лучше, мы поговорим, как добрые товарищи.
Толстяк перевел, елейно улыбаясь. Улыбка не мешала ему с ненавистью смотреть на Тараса.
— Тамбовский волк тебе товарищ, — прохрипел Тарас. Этого Царицкий переводить не стал.
— Закатайте ему рукав, — велел офицер. Потные пальцы коснулись предплечья Тараса, и того передернуло от отвращения. Тарас дернулся, но Царицкий с неожиданной силой припечатал его к полу. В голове сразу же зашумело.
— Не бойтесь, — дружелюбно сказал офицер. — Это даже не больно.
Игла скользнула под кожу, безошибочно нашла вену. Руке стало жарко, будто в нее вливали расплавленный свинец. Потом Тарас почувствовал, как боль его отпускает — сначала нехотя, цепляясь за каждый сантиметр тела, как защитники города бьются с превосходящими силами противника за каждый дом. Потом боль схлынула, унесенная теплой волной, и Тараса охватило давно забытое чувство блаженства.
Офицер приподнял ему веко, поглядел на расширившийся зрачок, и остался удовлетворен увиденным.
— Also, — произнес он приятным баритоном, — мне кажется, наш друг готов к разговору. Для начала давайте познакомимся. Меня зовут доктор Эрвин Гегель. А как зовут вас?
— Тарас, — проговорил Тарас, удивляясь тому, как легко и свободно выговариваются слова. — Тарас… Иванович… Петренко. Старшина Петренко.
— Отлично, Тарас… э-э… Иванович! Вы член партии большевиков?
«А твое какое собачье дело?» — хотел ответить Тарас, но вместо этого неожиданно для себя ответил:
— Я беспартийный.
— Wunderbar! — воскликнул доктор Гегель. — Давно вы в партизанах?
И снова Тарас не собирался отвечать фашистской твари, и снова почему-то ответил:
— Год уже… с прошлого августа.
— Большой у вас отряд?
— Двести пятьдесят человек.
«Остановись! — кричал где-то в мозгу Тараса перепуганный до смерти старшина Петренко. — Они вкололи тебе какую-то дрянь, и ты теперь будешь отвечать на все их вопросы! Ты же расскажешь им, где искать партизан на болотах, и про все пароли, и про связников в деревнях! Немедленно остановись!»
— Видите, штурмбаннфюрер, — улыбнулся доктор Гегель, поворачиваясь к лысому амбалу. — Пентотал натрия творит чудеса. И не нужно этих ваших средневековых штучек.
— Прекрасно, друг мой, — вновь обратился он к Тарасу. — О вашем партизанском отряде мы еще поговорим. А сейчас меня интересует, откуда вы узнали о «Вервольфе».
— О чем? — в голосе Тараса прозвучала растерянность, и Гегель сразу понял свою ошибку.
— Что вы искали в Коло-Михайливке?
— Объект… — слова продолжали изливаться помимо воли Тараса. — Секретный немецкий объект. Мы не знали, что это.
— Если вы не знали, то зачем он вам понадобился?
— Это было задание… задание…
— Кто дал вам задание, Тарас? — вкрадчиво спросил Гегель.
«Кошкин, — хотел ответить Тарас. — Майор Кошкин, будь он проклят… А ему дал задание лично товарищ Берия. Лаврентий Павлович Берия, нарком внутренних дел, правая рука товарища Сталина… И сейчас я расскажу об этом немецкой гниде… А ведь я даже не знаю, остался ли жив Кошкин, мать его за ногу…»
— Мать вашу за ногу, — отчетливо выговорил Тарас Петренко.
Он широко, до хруста в скулах, раскрыл рот, высунул язык, словно дразня доктора Гегеля, и со всей силой, на которую только был способен, сжал челюсти.
