— Но почему такая спешка и что будет, если нас не пустят к нему?
— Я выпишу вам бумагу о том, что он обвиняется в организации на меня покушения и его вывозят для допроса и заключения под арест в пределах моего нахождения, чтобы я и сам смог его допросить. А его семья берётся в заложники. Не забудьте с собой взять большую охрану, составленную из наиболее решительных лиц. Эта операция не того уровня, чтобы отнестись к ней халатно.
— Я понял, приму все меры.
— Евгений Константинович, хочу вас предупредить, вы сейчас организовываете своими руками историю, и многое зависит от того, как вы это сделаете.
— Да, я понимаю, но не хотите ли вы арестовать, а потом расстрелять императора?
— Я? Нет! Возможно, кто-то другой, но точно не я. Император станет моим джокером. Может быть он поможет мне выиграть всю партию, а может быть сольётся вместе с ненужными картами, ничего нельзя предвидеть заранее. Идёт большая игра, и если раньше он был равноправным игроком, то сейчас стал обычной картой. Не спорю, очень серьёзной картой, но всё же, не игроком.
Климович передёрнул плечами.
— А становится жарко, действительно жарко.
— Так лето же скоро, вот и пошла «жара», но вы не расслабляйтесь и не ждите, лето обещает быть знойным. Привезите императора живым. С Богом!
Климович невольно перекрестился и вышел.
Керенский походил взад-вперёд по кабинету, вновь переживая недавний разговор, потом вспомнил о том, что к нему должны привезти ещё и Модеста. Бешеный выдался день, но что поделать. А пока этот писака ещё не прибыл, надо подумать, кого же можно поставить во главе своей партии.
Керенский взял чистый лист бумаги, карандаш и стал писать фамилии известных ему лидеров революционных партий. В итоге у него получилось следующее: эсеры Чернов и Савинков, а также Дан и многие другие, менее значительные люди, были уничтожены им в разных местах.
Меньшевики потеряли многих, в том числе Чхеидзе, Нахамкимса, Церетели, Скобелева, фактически в живых у них остался лишь Плеханов.
Октябристы потеряли арестованным Гучкова, а кадеты Милюкова. Анархисты все целы, большевики потеряли всех, и Ленина тоже, но Красковский ещё тот чудак, мало ли, мог и обмануть. Дедушка Ленин сильно хитёр и живуч, и что-то от Красковского долго нет вестей, а пора бы уже отчитаться и по финнам.
Искать второстепенных лиц из всех партий Керенский не хотел и даже не знал, на кого можно ориентироваться. А кроме того, ему нужен был человек, контролируемый им лично. Который бы имел непререкаемый среди революционеров авторитет и боялся Керенского, зная, что тот легко может его уничтожить.
И этим человеком определённо мог быть Плеханов, как самый лучший кандидат на требуемую роль. Это был старый марксист, причём марксист настоящий, а не те партии-прилипалы, что называли себя марксистами, а по сути не имели ни малейшего к этому, почти религиозному течению, отношения. Меньшевики, большевики, анархисты-максималисты и прочие бундовцы — всё это были партии, выдумавшие свои лозунги, говорящие на своём социалистическом сленге и не имевшие нормальной программы.
Да ладно бы марксисты, но коммунистами себя называли не большевики или меньшевики, а анархисты, да и сам термин коммуна, то есть община, весьма двусмысленно звучит. Как известно, общее — значит ничьё.
То есть, надо искать Плеханова и разговаривать с ним, а там посмотрим. Пристрелить старого марксиста, если он попытается вести двойную игру, будет сложно, но возможно. Плеханов уже довольно стар, а значит будет опасаться за свою жизнь, тем более сейчас, когда многие лидеры революционных партий один за другим отчаливают на тот свет.
За всеми этими размышлениями наступил обед, к которому, как водку к закуске, привезли и Модеста Апоксина. Но Керенский редко пил спиртное и сегодняшний обед не стал исключением. А потому, он спокойно закончил трапезничать и только тогда двинулся в кабинет, куда быстро привели и газетчика.
Модест Апоксин, угодливо зажав в кривых ручонках новый котелок, несмело заглянул в кабинет, робко перед этим постучав.
— Заходите, Апоксин, присаживайтесь вот здесь, — и Керенский показал рукой на стул.
— Как я рад, что вы выжили.
— Я тоже, Модест, я тоже. Как там идут дела с моей газетой?
— Дела идут замечательно.
— Замечательно? Угу, замечательно, что замечательно. Вы уже написали о покушении на меня на Дворцовой площади?
— Да-да, я позволил, позволил себе взять труд об этом указать. Я так переживал за вас, так переживал, что и словами не могу передать.
Апоксин при этом подался вперёд, оторвав тощий зад от стула.
— Сидите, — бросил Керенский и грозно взглянул на Модеста. — Наверное радовались, что меня могут убить, а денежки все вам достанутся. А?!
— Нет-нет, что вы, что вы, как можно, да я…
— Да вы послушайте, Модест, я же вижу вас насквозь, все ваши деяния и мысли отражены на вашем покатом лбу, всё ведь ясно видно, вот посмотрите, — и Керенский, быстро покопавшись в ящике стола, извлёк небольшое зеркало и протянул его газетчику.
Апоксин со страхом взглянул в отражение, словно действительно страшась увидеть там то, что было написано на его лбу, по словам Керенского. Естественно, он ничего там не нашёл, кроме своего испуганного и побелевшего от страха лица.
— Вот видите?
— Неет, я ничего не вижу!
— В смысле, вы своего лица не видите?
— Вижу.
— А чего тогда обманываете меня?
— Я не обманываю вас.
— Ну, как же, Модест, вы только что сказали, что ничего не видите, но потом быстро переменили своё мнение и сказали, что видите.
— Но…
— Хватит! — Керенский резко ударил по столу ладонью, внутренне поморщившись от боли. — Хватит врать, мне нужны дела, а не болтовня. Какой доход вы сейчас имеете от продажи «Нового листка»?
— Эээ, — заблеял ошарашенный происходящим Модест. — С каждого выпуска чистой прибыли сто рублей в день.
— Вот каааак! — протянул Керенский и откинулся на спинку стула. — То есть вы сейчас весь в шоколаде.
— А… не понял вас, господин министр?
— Поживёшь, поймёшь, — ухмыльнулся Керенский. — С завтрашнего дня продолжите демонизацию матросов. Причины этому есть. И последняя для вас, самая горячая новость, это повторное покушение на вождя революции, то есть на меня, ночью, анархистами. Напишите, что анархисты подкупили проигравшегося в карты полковника, чтобы обмануть охрану и убить Керенского.
— Эээ, так это…
— Это правда, повторное покушение было, ну, а кто заказал моё убийство для вас не суть важно. Вам нужно выполнить мой приказ, вы же видите, что происходит. Охрану я вам обеспечу. Завтра утром вы будете самый первый с этой новостью. Увеличьте выпуск своего листка и передайте его для распространения по железной дороге в Москву. Пусть это будет, может, и в ущерб, но вы меня понимаете…
— Да, безусловно, господин министр, я очень вас понимаю, — и Модест страстно прижал к груди свой котелок, преданно при этом смотря в глаза Керенскому.
— Ну, что же, я рад, что могу с вами найти общий язык, это облегчает многое. Идите и выполняйте, и пришлите мне в Смольный экземпляр газеты, я посмотрю.
— Будет сделано!
— Свободен!
— Спасибо, спасибо, спасибо! — так и прижимая к своей груди котелок, Модест встал и попятился назад, стремясь побыстрее испариться из кабинета. Дверь быстро приоткрылась и мгновенно спрятала за собой юркого газетчика. А Керенский тяжело откинулся на спинку стула. Время стремилось быстро промчаться мимо него.
Всё, он выдохся на сегодня, надо было отдохнуть и ждать развития событий, да и на завтра подготовиться, усталость, всё же, брала своё. За разговорами с газетчиком он провёл больше часа.
В кабинет постучали.
— Кто там?
— Это я, вашбродь, вы ужинать-то будете?
— А ты как думаешь?
— Будете, вестимо, а то, как же, к вам целый день народ шастает туда-сюда, туда-сюда. Щас всё организую.
Через двадцать минут в кабинет прибыл ужин. Снова заглянул Мишка, чтобы забрать посуду.
