сказала Лёкса и из её глаз потекли слёзы.
Мокша одной ладонью гладил голову жены, а другой рукой отвязал пустые ножны «грибного ножа» и повесил на куст ракиты.
Чёлн с пятью казаками поравнялся с ними. Стоявший на носу крикнул:
— Кто такие?
Багры попытались вцепиться в лодку Мокши.
— Ну-ну! Не балуй! — Замахнулся шестом Мокша и одним махом сбил оба багра в сторону.
— Ну ка, сам не балуй, а то с самопала стрельнём.
Двое «дальних» казаков положили самопалы на плечи передних товарищей.
— Берегись! — Крикнул главарь банды. — Ну ка, руки горе!
Мокша положил шест в чёлн и подняв руки, вздохнул.
— Кто такие? — Повторил вопрос старший.
— Селяне мы с Нижней Дубровы, — сказал Мокша. — Перебираемся к родичам на Дон.
— Что за родичи?
— Мокшане… Кавал да Микай.
— То браты твои? — Спросил старшой, хмурясь. — А тебя как зовут?
— Мокша.
— Мокша Мокшанин? — Усмехнулся казак.
— Так кличут иногда, — буркнул Мокша. — Вообще-то, я Мокша Коваль.
— Коваль? — Казак рассмеялся. — То добре! Плыви за нами! Да не балуй, гляди… Отваливай, братцы!
Казаки дружно махнули вёслами. Их чёлн, в два раза больший по размеру, чем чёлн Мокши и Лёксы имел мачту и, свёрнутый в трубу на корме парус.
Санька наблюдал за чёлнами из травы и прикинул, что у него в дубраве растут деревья, из которых можно выдолбить судно и побольше. Причём, не только дубы. В ней встречались и многоохватные липы, и тридцатиметровые ясени. «Интересная дубрава, могучая» — подумал Санька пробираясь вдоль берега.
Ножны он подобрал и повесил на шею. Верёвочки хватило как раз.
Санёк скользил в траве, чуть пригнувшись. На четырёх «ногах» мешал бежать болтающийся через плечо колчан с луком и стрелами. Задумавшись, он едва не наткнулся на двух дозорных. Один сидел и строгал ивовую веточку. Другой лежал рядом и был едва виден. Санёк подполз к ним совсем близко и услышал разговор.
— Ты каких девок любишь? — Спросил лежащий.
— Отстань, ты! Надоел… Всё у тебя про баб. Нешто не пробовал?
— Как, не пробовал?! Не в первой в набеге…
— Ну и чо пристал тогда? Одинаковые они. Вот если бы ты про жену спросил, я бы рассказал… Была у меня жёнка… А про девок… Какую взял, та и хороша. Особо в походе.
— Жёнок нам нельзя… — Грустно протянул молодой.
— Почему, нельзя? Оставайся в посёлке и живи, — рассмеялся старший.
— Ага… А ты придёшь и ограбишь, — молодой заржал. — Не-е-е… Лучше я сам приду.
— То-то… — Глубокомысленно сказал старший. — Мы вольные казаки. Постоянно в походах… Какая жена то?! — Он тоже громко засмеялся.
— По верховьям Дона худо ходить, говорят. Мужи, говорят, тут дюже крепкие.
— Не ждут нас тут. Ты же видел? Скокма уже сёл взяли наши браты… А мы? Жаль атаман наш поздно схватился. Все городки добрые уже побили. А уйдут браты, как мы вертаться будем? Побьёт нас мордва…
— Ты сказывал, у них самопалов нет…
— Ну и чо? Они с луков бьют белке в глаз.
— Да ну?!
— Вот и «да ну»… — Гнусаво передразнил старший. — А так село тут бедное. Кроме рыбы и дичи нет у них ничего.
— Иди ты?
— Сам иди…
— А зачем же мы сюда пришли?
— Мы за кузнецом ихним пришли. Добрый, кажут, кузнец тут. С даром особым…
— А добыча? — Почти застонал молодой.
— Не будет добычи. Сказано, нет у них ничего.
— А девки?
Старший поморщился.
— Дались они тебе? В низовьях возьмёшь.
— Те надоели.
Старший рассмеялся.
— Девки — блуд. Грех тяжкий.
— Да ну тебя, — обиделся молодой, перевернулся на спину, положив голову на камень и уставился в тускнеющее небо. — Попёрлись, не знамо куда… И за кем?
— Сказано… С даром Сварога кузнец. За такого у хана крымского можно много денег взять.
Молодой встрепенулся, перевернулся на бок лицом к старшему, но тот вдруг шикнул на него и приложил палец к губам. Он повёл носом и Санька понял, что он ловит ветер, а ветер дул от него, от Саньки.
— Медведем несёт.
Молодой рассмеялся.
— Откуда тут медведь? Леса почти не видать… Да и трава по колено всего. Где ты его видишь?
— Я чую его. Я их за три версты чую.
— Вот за три версты он и навалил кучу, а ты учуял.
Молодой закатился от смеха держась за живот.
— Тьфу на тебя! — Ругнулся старший. — Гы-гы, да гы-гы… Зубоскал и есть зубоскал.
Он снова взялся за палочку, а Санька ругая себя, что так и не помылся в реке, отполз назад. Слова старшего казака одновременно встревожили его, но и разбудили новые мысли. Он уже понял, что раз казаки бандитствуют по верхам Дона, это век пятнадцатый или шестнадцатый. Позже они доставали только крымского хана, да османских купцов трясли.
Шестнадцатый век — это на Руси период «собирания земель Русских». От этого собирания и бежали люди, кто на Дон, кто в Литву, кто в Сибирь.
«Вот так-так», — подумал Санька. — «Рыба сама к рыбаку в руки приплыла».
— Взяли кого-то… Баба и мужик в чёлне… — Отметил молодой, чуть привставая и вглядываясь в реку.
— Тебе дело какое? Лежи и слушай степь, бусурманин, бо вдарю.
Старший показал молодому кулак с ножом и тот приник левым ухом к небольшому камню.
Санёк обполз дозор стороной и увидел лагерь разбойников. То была совершенно разноцветная банда: в пёстрых, вероятно турецких, халатах, рубахах, перевязанных широким поясом, шароварах, чалмах и сапогах с загнутыми носами.
Санька увидел, как на берег вылезли казаки, а следом за ними Мокша и Лёкса. Казаки родителей не трогали и не понукали. О чем разговаривали, слышно не было.
Если бы сам Санька был кузнецом, то не задумываясь пошёл бы в Крым и дальше к Султану. Ни на Дону, ни в Крыму тоже железа нет. А в Константинополе кузнецы в почёте. Если свободные. А раб, он везде раб.
Что там с османами в эти века Санька не помнил, но, как ему рассказывал один умный мужик, которого он таскал по лесному хозяйству, османы не особо то зверствовали с христианами у себя в «Османии». И янычар набирали не из семей мусульман, а из семей иноверцев. Налог, говорят, был особый, детьми. С иноверцев брали мальчика на воспитание и обучение. И некоторые из них дослуживались даже до визирей. Но, рабство, есть рабство. Лучше в лесу со зверями жить, чем у султана янычаром быть.
* * *
— Может они не обидят? — Спросила мужа Лёкса.
Мокша развернул богатырские плечи и вздохнул.
— Сам как-то думал к османам податься. Купцы сказывают там добрые кузнецы. А тут и ковать то нечего.
