велосипеде?
Да нет, наверное. Космический корабль — очень большая и набитая электроникой штука. В нём повсюду какие-то лючки, пульты, датчики, контрольные панели: в стенах, полу, даже в потолке. Корабельный искин — искином, но, если что-то идёт не по плану, электроника начинает пищать и тренькать, привлекая внимание людей. Сознание уже настроено на то, что любое электронное попискивание означает тревогу.
А звяканье — оно мирное, привлечёт, но не встревожит. Оно из детства.
Так значит, всё-таки ностальгия?
Соколовский отставил рюмку и поднялся. Валентин мысленно отметил, что за проведённый вместе час доктор выпил от силы пару рюмок. Изображал расслабление, а не расслаблялся.
— Ну-с… — Лев бросил взгляд на командира, и тот тоже встал.
— Я помогу.
Они вместе вошли в реанимационный бокс, где на двух узких кушетках лежали Лючия и Анна. Реанимация после оказанной Ракс помощи им не требовалась, но здесь была лучшая диагностическая система, по сути, весь бокс представлял собой большой и сложный датчик. Внутри было холодно и влажно, от дыхания женщин шёл пар. Глаза Лючии были закрыты, Анна смотрела в потолок, в нависающий над кушеткой белый диск (как Валентин случайно знал, в диске прятался мультидиапазонный детектор). На головах у женщин белели амбушюры наушников (впрочем, трансляция успокаивающей музыки и команд искина была второстепенной функцией, а основное воздействие шло через тонкую дужку, соединяющую динамики).
— Лев, отключите эту хрень, — тихо сказала Мегер, и Валентин возликовал.
— Сейчас, дорогая, — бодро отозвался Соколовский, снимая с Мегер наушники.
Женщина ещё несколько мгновений полежала, потом резко села, спустив ноги с кушетки. Кивнула командиру, сказала:
— Мастер-пилот Мегер ждёт ваших распоряжений.
— Вольно, — ответил Валентин.
Мегер тряхнула головой. Сказала:
— Ненавижу волновой сон… Ну так что там, доктор?
Соколовский торжественно указал на зелёные огоньки в изголовье обеих кушеток.
— Я ещё не смотрел полный отчёт. Но, судя по всему, — вы в полном порядке! Голова не кружится?
— К чёрту, я замёрзла, — пробормотала Мегер. Спрыгнула на пол, придерживая одной рукой у груди простыню, вышла из бокса. Мускулистая чёрная спина и упругая задница на фоне белых стен смотрелись великолепно. — Гюнтер, тут есть какая-нибудь одежда? И кофе, здоровенная бадья кофе, и чтобы был чёрным и сладким, как я!
Лев подмигнул Валентину. Валентин подмигнул Льву.
— Чёртовы Ракс, glupi jak koza[1], — пробормотал Соколовский. — Я же говорил, всё хорошо. Мы, люди, крепче, чем они считают…
Он повернулся к кушетке, на которой лежала Лючия. Аккуратно снял наушники.
Девушка продолжала лежать с закрытыми глазами.
— Просыпайся, золотко, — сказал Лев негромко.
Лючия не двигалась.
— С ней точно всё в порядке? — спросил Валентин с тревогой.
В бокс вернулась Мегер. В халате на голое тело и с кружкой в руке. Отхлебнув кофе, она вопросительно посмотрела на доктора.
— Сейчас, сейчас… — доктор включил экран кушетки. Нахмурился. Потом улыбнулся. — Да она просто заснула! Молодость!
Он легонько потряс Лючию за плечо.
— Курсант Д’Амико, подъём! — сказала Мегер строго.
Лючия потянулась, зевнула и открыла глаза. Тоже попыталась сесть и вдруг застыла, подтянув простыню до подбородка. Спросила:
— Почему я голышом?
— Потому что в реанимации трусов не носят, — ответила Мегер, отпивая кофе. — Разве только в кино… Как себя чувствуешь, кадет?
Лючия затравленно посмотрела на Анну, потом на Валентина, потом на Льва. Кажется, доктор, то ли в силу возраста, то ли из-за традиционного для его профессии белого халата, вызвал у неё максимум доверия.
— Доктор, я в больнице? — спросила девушка.
Валентин отвёл глаза. Зелёные огоньки вызывающе сообщали, что Лючия в норме.
Во всяком случае — физически.
— Ты нас не помнишь? — спросил Лев, пожевав губами.
Лючия замотала головой.
Анна вышла за дверь, вернулась с халатом. Бросила его Лючии.
— Надень и пошли отсюда. Тут холодно, как в Сибири.
Лючия стремительно покраснела. Прошептала:
— Отвернитесь…
— Мужчины, вы могли бы выйти? — спросила Мегер.
— Вы тоже! — выкрикнула ей в лицо Лючия.
Мегер удивлённо нахмурилась.
— Скажи, золотко, ты помнишь, как твоё имя? — спросил Соколовский.
— Лючия! Лючия Д’Амико! — похоже было, что девушка близка к истерике.
— Хорошо, верно, — закивал Соколовский. — А нас не помнишь… Что последнее ты помнишь? Как сюда попала?
Лючия на миг задумалась. Спросила:
— Я попала в аварию?
Лев покачал головой.
— А энсин нашего класса здесь? — спросила Лючия.
Валентин вздрогнул. Младшие офицеры, энсины, руководили курсантами первые три года обучения.
— Сколько тебе лет? — спросил Лев, помедлив.
— Одиннадцать? — после короткой паузы произнесла Лючия. Вытащила из-под простыни руку, посмотрела на неё. Приподняла голову, окинула себя взглядом. Валентину показалось, что, когда взгляд Лючии упал на вздымающие простыни груди, глаза её расширились.
— Kurwa mać[2], — коротко и ёмко сказал доктор. — Извините.
— Доктор, нам стоит выйти, — сказал Валентин. — А вы, Анна, всё-таки уговорите девуш… девочку одеться.
Тедди почувствовал, что голос Марка едва заметно изменился.
— Ты ведь понимаешь, что я перешёл на сторону «Стирателя» лишь во имя спасения вашей жизни, — сказал искин.
— Это твои слова, — заметил Тедди.
— И даже эта вольность была следствием твоего вмешательства, — добавил Марк. — Ты менял основные директивы, чем увеличил мою свободу действий.
— Тут всё верно, — согласился Тедди. — Давай. Говори, что там с Лючией.
— Но мне запрещено…
— Говори. Ты явно уже узнал.
Марк очень правдоподобно вздохнул.
— Есть некоторые проблемы. Но я прошу тебя дослушать до конца, прежде чем запускать мою перезагрузку или совершать какие-то иные действия.
— Говори! — крикнул Тедди. Голос сорвался и прозвучал скорее жалко, чем грозно.
— Ракс была права. Мозг Лючии пострадал сильнее всего. У неё ретроградная амнезия. Это…
— Я знаю, что это такое! На какой период?
— На последние шесть лет.
Наступила тишина. Тедди сглотнул, пытаясь осмыслить услышанное.
— Это… но… То есть она с десяти лет ничего не помнит?
— С одиннадцати. Она помнит события первых двух лет обучения в колледже в Хьюстоне. Отсечка — соревнования по гонкам на картах, в котором Лючия заняла третье место. Но она этого уже не помнит, её воспоминания обрываются на самой гонке.
— Я помню, — кивнул Тедди. — То есть Лючию не помню, соревнования помню. Алекс победил, ну он же человек-плюс, у него реакция. Он скорости не сбрасывал на виражах…
Тедди замолчал. Замотал головой, спросил:
— Ты понимаешь, какой это ужас? Лючия шесть лет жизни потеряла!
— Для тебя это хорошо, — сказал Марк.
— Чего? — растерялся Тедди.
— Лючия здорова. Она лишь забыла последние шесть лет своей жизни. Поскольку ты в неё влюблён…
— Что ты несёшь… — начал Тедди, но замолчал. Разумеется, искин был прав, говоря о его чувствах. — Лючии теперь одиннадцать! Какие у меня могут быть с ней отношения!
— Ей не одиннадцать, — хладнокровно ответил Марк. — Она просто не помнит
