дяди Феди остались, должны подойти, - проговорила она.
Эта худощавая юная девушка производила впечатление странного, грустного, до нельзя озабоченного проблемами человека. Но та печаль и усталость, что лежали на её лице, не стирали с него природной красоты. Она была красивая, какой-то непривычной нежностью, мягкостью; словно выточенное белое лицо, правда скорее бледное, обескровленное лишениями, но всё равно сохранившее признаки детскости и добродушия; большие-большие серые глаза, длинные ресницы, собранные на затылке тёмные волосы с выбившимися колечками-завитками вокруг высокого лба.
Физик схватил носки, молниеносно натянул их на ноги, надел сапоги. Девушка хмуро и недоверчиво наблюдала за ним через узкую щель приоткрытой двери. Растирая покрасневшие руки, он приблизился, пытаясь заглянуть внутрь квартиры:
- Девушка…
Дверь резко захлопнулась, прямо перед носом учителя, лязгнул замок. Тишина.
-Ясно…- пробормотал он, осматриваясь.
Ничего необычного вокруг не было – сумрак, пошарпаный подъезд, блёклое окно в пролёте, но и ничего привычного, вроде всё обыденное, но и какое-то всё другое, странное чувство. Физик наугад постучался в одну из дверей. Ответа не последовало. Дёрнул ручку, дверь поддалась. Он осторожно переступил порог квартиры, спросив в пустоту длинного коридора:
- Ау, хозяева…
Тоже тишина. Прикрыв за собой входную дверь, и стараясь не создавать шума – непривычные кирзовые сапоги с добротными подошвами как назло стучали – направился в глубь по длинному коридору, едва различая в утренней темноте, куда ступать. Вокруг всё было уставлено непонятными облезлыми табуретками, с резными отверстиями в центре, странными оцинкованными ванночками и ковшами, висящими на стенах. В углах лежали сваленные груды одежды, разного тряпья, вдоль стен сложены ещё сырые ветки деревьев, палки.
По обе стороны коридора высоченные, до самого потолка почти, двухстворчатые двери, учитель толкнул одну их них, окинул взглядом открывшуюся комнатку. У стены красивая с железными резными спинками кровать, подобных сейчас не выпускают, и в музее-то такую трудно сыскать. На полу в цветные полоски тканый половик разложен и аккуратно закручен с конца, вровень с кроватью. Рядом со столом горка, в каких прабабушки посуду хранили. В углу массивный резной шкаф. Всё было чистенько, и всё кричало стариной, будто он где-то в музее; кстати, он видел подобные вещи в местном краеведческом музее, там и стулья такие почти были с полукруглыми лакированными спинками, и кровать подобная, и подзор, и накидки.
Вообще во всей обстановке комнатки, хотя кругом было чисто, прибрано, не валялись разбросанные вещи, как у него обычно по квартире, во всей обстановке смутно чувствовался хаос, какая-то неестественность происходящего. Не чувствовалось жилого.
Юрий Алексеевич прикрыл за собой дверь и ещё раз бросил в тёмный коридор:
- Хозяева! Кто есть?
Ответом последовало едва уловимое неразборчивое эхо. Но на месте же стоять не будешь, и он прошёлся дальше. Дальше была кухонька с мизерным навесным шкафчиком на стене и кастрюлей на примусе. Физик усмехнулся «В музее что ли». Он вздохнул и присел на табурет у стола, неясность ситуации выбешивала.
Где-то вдалеке на улице раздались голоса, учитель физики вздрогнул. Уже начиналось утро, отчаянно пытавшееся пробиться сквозь заклеенные газетами окна, физик только сейчас заметил эту странность; в мир спускался новый день. По стене едва-едва полз тоненький лучик, такой нерешительный и бледный, будто он полз, превозмогая мучения. Луч скользнул по стенке над столом, Юрий Алексеевич, мельком посмотрел накоптт луч и вздрогнул: лучик пробегал по портрету Сталина. Улыбаясь в блёклом свете луча, и с прищуром Сталин глядел прямо на него. У Юрия Алексеевича всё похолодело, и даже, наверное, эти непривычные и неудобные сапоги.
- Я где? – Прошептал он и бросился к выходу.
Юрий Алексеевич выбежал на лестницу и забарабанил в дверь девушки, которая помогла ему с обувью.
- Да, - отозвалась она, не открывая дверь.
- Скажите, мы где? Какой сейчас год? Год? – Затараторил он, машинально продолжая стучаться.
- Отойдите от двери,- повысила она голос, уже с нотками раздражения, - перестаньте буянить…
- Умоляю, скажите год! – Простонал учитель.
- Сорок второй.
- Как? Город какой, где мы?
- В Ленинграде.
- Не может быть!
Физик отскочил к окну, сдирая старые запылённые газеты, всматриваясь в происходящее на улице. Двор, колонка, укутанная в тряпье от мороза, какой-то мужик еле тащится с палкой. Что это – бред, галлюцинация, последствия запоя?
Он учитель физики, он знал на зубок все физические законы этого мира, он знал, как и почему всё происходит, знал и учил пять лет всё это в университете, применял в техническом бюро, учил этому детей в школе. Он много всего знал, десятки физических законов, формул, он без всяких таблиц мог на память сказать удельную теплоту сгорания и спирта, и каменного угля, и много ещё всего. Но и вместе со всем этим так же чётко знал и осознавал, что ни при каком развитии науки на сегодняшний день невозможно переместиться из века в век. Невозможно!
- Не может быть! Не может быть! – шептал он нараспев, покачиваясь взад-вперёд, - этого просто не может быть! Это что? это блокада что ли? Это какой-то страшный сон! – резко повернулся он к девушке.
- Да, это страшный сон. Слишком страшный. - печально отозвалась она.
Физик не заметил, как во время его криков и стенаний, девушка приоткрыла дверь и с любопытством наблюдала за довольно странным и непонятным человеком, предусмотрительно всё же не убирая цепочку.
- А вы кто? - Спросила она.
- Я?
