— Несчастный мятущийся дух, — с горячим сочувствием и душевной болью сказала Полюшка. — Если б ты только знала, как хочу вернуться к людям, которых люблю. Знаю я, что муж мой страдает сильно. Я бы хотела облегчить его муки. Хочу найти сыну невесту, внуков нянчить, сколько слов еще мы с мужем моим любимым друг другу не сказали. Невыносимо знать, что он губит свою жизнь.
— Какое тебе до них дело? Разве ты не счастлива в райских кущах, куда попала за свою праведность?
— Если бы я могла, то все бы отдала — лишь на денек оказаться рядом с любимыми людьми.
— Какие вы тупые и скучные, — раздраженно произнесла Оксана. — Иди в свою чащобу, радуйся тому, что имеешь.
Стеная и воздымая руки, дух Полюшки исчез.
«Экие они все, — все больше раздражаясь, говорила Оксана. — Праведница, жалеть меня вздумала. На себя бы лучше оборотилась».
Недовольная собой и всем на свете, нимфа побрела к себе домой.
Отошел пожар во времени назад, работает Петр со Спиридоном в своей мастерской. Потап, вроде как от пьянства чуток отошедший, тоже работу плотницкую делает. Заказов много поступает — богатые, что добро свое сумели сберечь, начали дома строить заново. Поднимается над Москвой новый Кремль. Простой же народ, который и до несчастья много не имел, после пожара и вовсе последнего лишился. Сгорели дома, мастерские, жалкие кубышки, в которые по копейке откладывалось из и так не великих заработков.
Стали многие нищими, да просить было не у кого. Подавленные несчастьем, многие сломленные им, горожане, не имея места голову преклонить, и работы, чтобы руки занять, все больше сосредотачивались на поиске виновных в их бедах.
Тем временем ходили по улицам люди странные, с глазами мертвыми (верно, от горя, думают иные), рассказывали о зверствах бояр, которые город подожгли, да людей извели, о страшном колдовстве, которое помогает им в делах черных. Все чаще звучала фамилия Глинских. Сказывали, великая княгиня кропила улицы Москвы водою, в которой лежали сердца мертвых, вынутые ею из тел.
Люди собирались на улицах, площадях, ибо иного пристанища не имели, звучали голоса тех, странных, а за ними и просто поверивших или желавших поверить россказням — поскольку найдя и наказав виновников, им будет легче жить.
Многие не верили, но против толпы пойти боялись. На слуху было имя Глинских, но Петр поминался не реже, ведь он первый пострадал от бояр. Злодеи убили его сына, который так и остался неотомщенным. Да и уважением Петр пользовался немалым — человек отважный, честный, мужеством не обделен, кому, как не ему, стать во главе мстителей?
Обо всех событиях доносил Петру Спиридон, который часто крутился среди сборищ на улицах. Поэтому для Петра не было неожиданным увидеть толпу народа перед своими окнами. Кричали люди и требовали, чтобы хозяин вышел.
В беседах со Спиридоном Петр думал о том, что говорят люди, но не хотелось ему возвращаться к ужасам противостояния с боярами, да силой нечистой, посланники которой, по словам парня, и поднимали почему-то толпу. Настораживало Петра и то, что против бояр Глинских народ подбивали такие же бояре. Спиридон спасся, дом и мастерская не пострадали, надо ли искушать судьбу? Но настойчивость толпы понуждала его выйти из дому.
Люди встретили его радостными криками, которые, явно кем-то направленные, постепенно вылились в призыв:
— Веди нас, веди на Глинских — погубителей народных! Смерть боярам.
Звучный голос Петра перебил шум толпы.
— Люди добрые! Лестно мне, что зовете возглавить на трудное дело. Однако праведность его одними только слухами держится. Видел ли кто глазами своими то, о чем говорите?
— Видел, видел, — раздалось в толпе.
Вперед выскочил вертлявый мужик, по виду холоп боярский, вереща:
— Видел, как тебя сейчас, княгиню Анну, кропившую улицы водой мертвой, от чего и пожар пошел. Неужто ты, Петр, струсишь?
— От опасности не бегал, все знают. Но не дело людей убивать без суда. Мы честные христиане, а не лихие разбойники. Идите по домам. Оставьте суд тем, кто судить поставлен.
— Нет домов у нас, некуда идти. Это тебе повезло, а мы, такие же мастеровые, нищими стали!
— Да, вы мастеровые. Руки есть, уменье есть — сможете и дома поставить. Работать надо, жизнь восстанавливать, а не толпами по улицам бродить, кровь проливать.
Здравый смысл и рассудительность диктовали слова Петра, но в глубине души звенела струна, отзываясь на призыв отомстить боярам. Стоявшие в толпе корочуны, притворившиеся простыми горожанами, снова голос подали. Просили они рассказать, как сына Петрова убили бояре. Один из них же, как бы откликаясь на просьбу, стал рассказывать, как Воротынский сбил мальчика под лошадей, затоптавших ребенка, как лежало несчастное дитя в снегу, покрытом кровью — и хоть все знали, что бояре убили, никто за смерть не ответил.
Слова злодея как бы смели стоящую перед домом толпу, глаза Петра не ее уже видели, а белую снежную дорогу, лежащее на ней тельце сына, голую ножку на снегу и сапожок рядом, спрятанные рукавички, которыми так гордился малыш.
Вот он и Аграфена остаются в пустом доме, где самая малая вещица напоминает о сыне — его расписная деревянная ложка, лошадка в углу, деревянная сабля, подаренная Потапом.
Вот ночь после похорон, и он с ужасом, ясно осознает, что сын впервые за его жизнь не дома, а в холодной, мерзлой земле, и никогда, никогда не вернется он наверх, на теплую, зеленую землю, по которой бегал так весело, сверкая светлыми своими глазами.
И вот сама судьба дает ему в руки оружие против всемогущих бояр, самое время заставить их заплатить за смерть сына. Душа Петра не выдерживала, он вновь видел обращенные к нему ожидающие лица. Общий дух собравшихся, как бы становясь чем-то материальным, тянул Петра за собой, в толпу.
Потап, вышедший из дома и в продолжение речей стоявший возле крыльца Петра, Потап, всегда смертельно боявшийся бояр и предостерегавший кожевенника против борьбы с ними, Потап, который ужас перед ними пытался скрыть в вине — именно он, видя колебания Петра, вдруг стал глашатаем толпы, призывая к расправе над ненавистными боярами, к убийству их.
«Должно быть, ужасы и горе, виденные им на пожаре, слишком напомнили ему собственную беду, смерть Полюшки. Совсем помутился рассудок бедняги», — подумал Петр мельком.
Он принял решение и, обращаясь к толпе, вымолвил:
— Пора призвать боярей к ответу. Поставить их перед судом праведным.
Его согласие вести толпу, независимо от цели, которую он определил — праведный суд — вызвала взрыв восторга и хвалебных криков. Стоя за приотворенной дверью, Аграфена и Спиридон, не дыша, слушали речи Петра. Сердца их оборвались, когда он согласился встать во главе толпы. Как только Петр заскочил в дом, чтобы обуть сапоги (на крыльце он стоял босиком), жена и подмастерье в один голос стали упрашивать его отказаться от безумной затеи.
