– О каком просчёте вы говорите? – спросила герцогиня, чувствуя неприятный холодок внутри.
Луи де Бар подался к ней всем телом, словно боялся, что его услышит кто-то ещё, и прошептал:
– Удалив из Парижа мать, следовало оставить в нём дочь. А теперь эту карту разыграют другие. И, как мне кажется, более успешно…
(декабрь 1418 года)Изабо делала вид, что молится, хотя сумбур в её голове не шёл ни в какое сравнение с тем душевным умиротворением, которое требовалось для молитвы. Что-то бессвязно бормоча, она то и дело оглядывалась на вход небольшой церквушки, где стоял, подпирая стену исповедальни, её тюремщик, рыцарь Дюпюи.
«Пропади ты пропадом!», – увязала свои мысли королева в единственную осмысленную фразу и подняла глаза на распятие. Лик Иисуса показался ей суровым, как будто он знал, какое святотатство здесь готовилось. Но, содрогнувшись внутренне, Изабо упрямо тряхнула головой. Разве не святотатством было запирать королеву Франции в грязном, запущенном замке и грозить ей судом и расправой?! Разве не святотатство, что принцесса Мари, герцогиня Баварская, без пяти минут жена английского короля, едва ли не на коленях упрашивала ничтожного дворянчика Дюпюи о милости, в которой не отказывают даже самой грязной крестьянке – всего лишь иметь возможность молиться и посещать мессу?!
В другое время Изабо ни за что не позволила бы дочери унижаться, но сейчас было не до гордости, и сама она, уже почти пять месяцев, улыбалась всем своим тюремщикам, от Дюпюи до последнего солдата, и была тиха, кротка и смиренна…
* * *
С того дня, как ей сообщили, что шевалье де Бурдона зашили в мешок и утопили в Сене, королева жила только одним – она придумывала достойную казнь Бернару д'Арманьяк. Но картины, одна страшней другой, сменялись в её голове, не принося никакого удовлетворения, потому что для этого злодея всё казалось мало…
Почти месяц она провела мысленно колесуя, четвертуя и прожаривая, пока, в один прекрасный день, мрачный слуга, приносивший ей еду, не обронил рядом с миской мелко свернутое письмо. С того дня жизнь Изабо полностью переменилась.
Она потребовала немедленного свидания с дочерью, о которой до сих пор почти не вспоминала, а когда Мари вошла, бросилась ей на шею со слезами и осыпала поцелуями, чего, в отношении своих детей, не делала уже давно. «Я хочу замолить свои грехи ради тебя, моя милая!» – был основной мотив их беседы. И уже на следующий день юная принцесса, которая ни в чём не провинилась и узницей не считалась, стала просить Дюпюи дать ей охрану, чтобы съездить в аббатство Мармутье, расположенное неподалёку. Потом она стала проситься съездить в это святое место вместе с матерью, а когда Дюпюи отказал, принцесса повела настоящую осаду по всем правилам воинского искусства, беря измором упрямую душу тюремщика.
Само собой, Дюпюи скоро сдался.
Во-первых, Мари, как-никак, была дочерью его короля, а во-вторых, он справедливо рассудил, что месса и молитва занятия вполне безобидные, а в отношении Изабо так и вовсе полезные. «Пусть отмолит все свои прегрешения», – с усмешкой заявил он остальной охране, усаживаясь в седло, чтобы сопровождать королеву с дочерью в Мормутье.
Жаль, что в этот момент Дюпюи не смог увидеть, какой ненавистью сверкнули глаза его узницы. «Я тебя самого заставлю каяться!», – прошипела сквозь зубы Изабо. Но Мари испуганно накрыла её ладонь своей, и королева, проглотив ненависть, как тугой ком, застрявший в горле, опустила взор со всем смирением, на которое была способна…
Письмо, полученное ею было от Жана Бургундского. Довольно сухо, но уверенно, герцог сообщал, что план освобождения Изабо у него уже готов, надёжные люди собраны в Шартре, и нужно только сообщить им о численности и оснащенности гарнизона, присланного в Тур для надзора за королевой. Сведения удобней всего было оставлять в аббатстве Мармутье, ради чего её величество позволила дочери унизиться до просьб, и сама теперь унижалась, лелея в душе сладкую мысль о том, как поквитается со всеми после освобождения.
Несколько невинных поездок к мессе, во время которых ничего предосудительного не случилось, совершенно усыпили бдительность Дюпюи. Последние дни он уже не всегда сам сопровождал королеву, посылая вместо себя то одного офицера, то другого, а те и вовсе несли службу спустя рукава – какого подвоха можно ждать рыцарям от десятка слабых женщин? И тут, очень кстати, общую картину дополнили фрейлины принцессы Мари, из которых в план освобождения посвящены были двое-трое особо доверенных, остальные же постоянно имели вид напуганный, что льстило тюремщикам и позволяло ещё уверенней думать, будто королева окончательно сломлена и о побеге не помышляет.
Все эти подробности аккуратнейшим образом были записаны и переданы герцогу Бургундскому. И оставалось только ждать…
* * *
Внезапно с улицы донёсся какой-то шум.
Женщины, бормочущие молитвы, замолчали, стали переглядываться, завертели головами. И только Изабо, сжав до синевы ладони, оставалась неподвижной.
Дюпюи, который на свою беду, приехал сегодня сам, вышел наружу.
– Что тут такое?!
Какой-то солдат, бледный от страха, подбежал к нему, тыча рукой в сторону дороги.
– Там бургундцы, мессир!
– Что?!!! Откуда?!
– Взгляните сами!
Дюпюи не пришлось долго приглядываться. В холодном декабрьском свете красные бургундские кресты выделялись на одеждах далеких всадников, как кровавые раны.
– Всех к оружию! – коротко приказал он и, еле сдерживаясь, чтобы не бежать, вернулся в церковь.
Королева все ещё молилась.
– Извольте следовать за мной, мадам, – сказал рыцарь, стараясь не обращать внимания на мечущихся в панике фрейлин.
Он надеялся вывести дам через дверь в боковом приделе и под прикрытием своих людей отступить с ними в Тур. Ещё существовала слабая надежда на то, что бургундский отряд оказался здесь случайно, по какому-то глупому недосмотру. Но, когда Изабо встала и повернула к нему лицо, у Дюпюи не осталось сомнений – он совершил огромную ошибку, позволив ей отмаливать свои грехи.
– Даже не надейся, что я помогу тебе спастись, – холодно процедила королева.
Не отрывая злых глаз от этого ненавистного лица, Дюпюи громко крикнул:
– Стража!
Двое солдат, торопливо крестясь и оглядываясь, вбежали и замерли на пороге.
– Я вынужден буду увести вас силой, мадам.
Эти слова перекрыли даже поскуливания фрейлин, которые, как ни были напуганы, замерли и уставились на происходящее с таким видом, словно наступал конец света.
На какое-то короткое мгновение глаза Изабо потемнели от страха. Но голоса с улицы зазвучали громче и злее, послышались первые вскрики – видимо, бургундцы уже добрались и вступили в бой, и королева, отступив на шаг, демонстративно взялась за решетку клироса одной рукой, а другую вскинула к суровому лику Христа.
– Богом клянусь, ты заберёшь меня отсюда только мертвую!
Дюпюи не знал, что ему делать. Очень медленно он положил ладонь на рукоять своего меча, но достать его не решался. По лицу Изабо расползлась злая улыбка.
– Только обнажи его, и будешь проклят вовеки, – прошипела она.
– Оторвите её от решетки, – приказал Дюпюи солдатам
Принцесса Мари испуганно прижалась к матери, то ли стараясь защитить, то ли ища защиты, но Изабо придавила её к решетке своим телом, вцепившись в прутья уже не одной рукой, а двумя, и отчаянно закричала:
– Я все ещё ваша королева! Вы не смеете ко мне прикасаться!
– Что было можно де Бурдону, то можно и моим солдатам! – заорал в ответ Дюпюи.
Но тут, заслонив на миг свет с улицы, в церковь вбежало сразу несколько человек. Теперь уже кровавые кресты на их одежде казались размазанными от пятен и потеков настоящей крови. Мечи у всех были обнажены и тоже окровавлены, а впереди всех, вопреки ожиданию, Изабо увидела не герцога Жана, а бургундского дворянина Гектора де Савез.
Зажав локтем свой меч, он перекрестился, чем подал пример остальным, потом быстро оценил обстановку. Королева и её дочь, словно распятые на решетке клироса, были всё же, живы и здоровы. Истошно визжащие фрейлины сбились в беспорядочную кучу – кто упав, кто присев, кто прижавшись к стене – и создали суматохи много больше, чем можно было от них ожидать. Под этим благодатным прикрытием, Дюпюи, вместе со своими двумя солдатами, не помешкав ни минуты, скрылся за дверью бокового придела. Но Савез даже не подумал их преследовать.
– Мадам, – сказал он королеве почтительно, хотя и с лёгкой усмешкой, – можете отпустить эту решетку. Его светлость, герцог Бургундский ждёт вас снаружи, чтобы почтительно проводить в Шартр. Отныне вы свободны.
