Не знаю, сколько бы я так маялась, когда бы в процесс не вмешался Ёрш.
Председатель КГБ СССР Николай Ежов на правах друга семьи (фактически родственника) захаживал в наш дом без церемоний. Вот и сегодня явился не зван, но встречен был, как всегда, радушно. Пока я накрывала на стол, мужчины уединились в кабинете мужа, и, как я потом поняла, сплели против меня коварный заговор. Глебу в их плане отводилась простая роль: как бы само собой оставить меня с Ершом наедине. И когда такое случилось, Ёрш сразу взял корову (ну, не быка же?) за рога.
— Ты же слышала о том, что я лечу в командировку во Владивосток? — спросил Ёрш.
— Разумеется, — ответила я, — я же не глухая.
— Значит, могу взять на себя миссию сообщить Любе об отце.
— Как ты… — начала я и осеклась. Вон оно, значит, что…
— А ты всерьёз полагала, что можешь втайне обтяпывать свои делишки за спиной Конторы? — поинтересовался Ёрш.
Честно сказать, я много чего о себе полагаю, но в данном случае о том лучше промолчу, насуплюсь и помолчу.
— И чего ты надулась, как мышь на крупу? — Ёрш смотрел на меня, как учитель смотрит на провинившегося школяра. — Никто ведь тебя ни в чём не обвиняет. Скажу больше, ты молодец!
Правда? Впрочем, это я и сама знаю, но приятно услышать лишний раз со стороны.
Увидев улыбку на моём лице, Ёрш облегчённо вздохнул.
— Другое дело! Теперь давай поговорим серьёзно. Ты тогда рассудила верно. Некоторые вопросы лучше начинать решать снизу. Когда инициатива карабкается снизу вверх, она приобретает статус народного мнения. И если в народе зародилось мнение о несовершенстве существующей пенитенциарной (уголовно-исполнительной) системы, то власти к этому следует, как минимум, прислушаться. И тут подворачивается под руку этот соловецкий монах — отец Вениамин, кажется? — который предлагает разрешить тем заключённым, которые того пожелают, часть срока провести за стенами монастыря. А почему нет? — решили мы. С уголовниками, пожалуй, погодим, а вот на политических вполне можно попробовать. Тем более что это выгодно и государству и церкви. В государстве сократится число политзаключённых, а церковь увеличит число монахов. И почему не начать с отца Любы? Тем более что половину срока он уже отсидел?
— Так вы что, ждали, пока он эту самую половину отсидит? — возмутилась я. — Да ты знаешь, какие в монастыре суровые условия? Любой лагерь обзавидуется!
— Не горячись, — стал гасить моё благородное негодование Ёрш. — Ничего мы не ждали. Просто шестерёнки в государственном аппарате крутятся медленно. Ты ведь не забывай, исполнение наказания к моему ведомству отношения не имеет.
— Ладно, — кивнула я, — считай, что оправдался. И что, теперь многие «политические» получат возможность уйти в монахи?
— Разумеется, нет, — ответил Ёрш. — Отец Любы возглавил этот список лишь благодаря твоей активности, считай, в качестве эксперимента. А теперь туда (в список) будут попадать только самые достойные.
Кто и как будет определять, кто достоин, а кто нет, я уточнять не стала…
1933 год. Москва
Воробьёвы горы
Петлявшая по лесу тропинка в этом месте заканчивалась. Если рискнёшь, сделаешь ещё хоть один шаг, можешь не удержаться на краю крутого обрыва, сорвёшься, полетишь вниз к Москве-реке, костей не соберёшь…
Вот только зачем куда-то идти, если ты уже пришёл, если открывается перед тобой простор необозримый, и весь он до самого горизонта заполнен одним только городом, имя которому Москва.
— Папка, как здесь здорово!
Жехорский посмотрел на счастливое лицо дочери, и уголки губ невольно раздвинулись в доброй улыбке. Им редко доводилось куда-то выбираться вдвоём. Этим летом так почти и не виделись. Сначала Анна-Мария гостила в Петрограде, потом подоспела путёвка в «Артек». Её отец, Секретарь Госсовета, в год Президентских выборов об отпуске вообще не помышлял. Но на этот день Жехорский заранее запланировал после обеда свободное время, которое без остатка и сожаления посвятил дочери.
Анна-Мария забрала из рук отца тяжёлый морской бинокль и стала рассматривать город в многократном увеличении.
«Когда же она успела вырасти? — думал Жехорский. — Вот и пионерский галстук сносила. Теперь носит на груди — Господи, у неё уже наметилась грудь! — «молодогвардейский» значок («Молодая гвардия» — молодёжная организация партии эсеров). Позади Средняя школа. Завтра первый день учёбы в Старшей школе. Инженером быть не захотела, выбрала гуманитарное направление. Ну и правильно!»
— Папка, а я нашу новую квартиру разглядела! — похвасталась Машаня.
— Молодец! — похвалили Жехорский, хотя прекрасно понимал: привирает. Нет, саму стройку в начале Кутузовского проспекта отсюда рассмотреть, да ещё в бинокль, конечно можно, но чтобы квартиру…
— Папка… — голос Анны-Марии чуть заметно дрогнул. — А мама любила здесь бывать?
Жехорский привлёк дочь, и та сразу к нему прильнула.
— Честно говоря, не знаю. — Жехорский невольно кинул взгляд на золотые купола Новодевичьего монастыря. — Боюсь, что она вообще про это место не знала. Мы ведь, когда её не стало, в Петрограде жили.
Какое-то время они стояли молча, любуясь открывающимся видом. Потом Машаня спросила:
— Папка, ты не знаешь, зачем по лесу геодезисты шастают?
— Если ты имеешь в виду тех, что попались нам по дороге сюда — знаю, — улыбнулся Жехорский. — Они площадку под строительство университета намечают.
— В Москве собираются строить ещё один университет? — удивилась Машаня.
— Нет, мы просто собираемся вынести существующий университет за пределы Садового кольца, — пояснил Жехорский. — Это место — одно из трёх возможных, куда он может быть перенесён.
— Хорошо бы — сюда, — мечтательно произнесла Машаня. — Я бы здесь училась…
— А вот это точно нет, — огорчил дочь Жехорский. — Строительство начнётся не скоро, и к тому времени, когда оно завершится, ты уже закончишь учёбу в университете.
— Жаль, — вздохнула Машаня. Потом как-то странно посмотрела на отца. — Можно, я у тебя спрошу?
— Спрашивай, — разрешил Жехорский.
— Правда, что ты пишешь все указы, а Вавилов их только подписывает?
— Откуда ты извлекла подобную глупость? — удивился Жехорский.
— Из Жанки Коганович! — рассмеялась Машаня. — Она меня ещё «кардинальшей» дразнит. Сказать, почему?
— Не надо, — отказался Жехорский.
О том, что заместитель председателя Государственного Транспортного Комитета СССР (ГТК) коммунист Лазарь Коганович в числе прочих недоброжелателей за глаза называет его «серым кардиналом» при Президенте СССР, ему было известно.
