Вот куда-то туда мне надо убраться. Поскольку «девки красные»… они такие, они до добра не доведут. Даже если и «девица всея Руси». Точнее: особенно — если. Но до чего ж… хороша! Прям… хоть возвращайся!
Я предполагал, что у меня есть сутки форы. Гонец от стольника к князю должен доехать до пригородного княжеского поместья. Это недалеко, вёрст с десяток. Будить князя посреди ночи… вряд ли. Утром Благочестник помолится, узнает, обдумает, пошлёт стольнику приказ: «имать!» — тот пришлёт стражу за мной в оружейку. А меня там нет!
Стольник погонит снова гонца. Получит ответ. Типа: «сыскать и имать везде». Пошлёт ярыжек к Акиму — тащить на Княжий двор. Тот малость мозги покомпостирует, повыёживается, гонором своим побалуется… И расскажет. Потом будут выяснять подробности: как уехал, куда уехал, ловчую команду пока соберут… А там уже темно — зимний день короток. На мой след станут только утром. Даже, пожалуй, часов 30 форы.
Увы, разворотливости у княжеского стольника оказалось много больше предполагаемой. Не знаю, какой он стольник — есть ли у него пятнышки на скатертях, но навык «ловить и хватать» — у него развит.
Подобно французским сенешалям, русские стольники занимаются не только сервировкой государева стола, но и «суд правят». А это воспитывает умения… специфические. Цепочку — подозреваемый-разыскиваемый-задержанный-подсудимый-осужденный — надо обеспечивать с самого начала. Я как-то об этом… в 21 веке прокурор-ресторатор… не подумал.
Едва рассвело, как уже готовая «тревожная группа» пошла по моему следу. Уже после этого приехавший в Городище Благочестник рискнул допросить сестру Елену. По воспоминаниям очевидцев, было много криков и звуков пощёчин. Обоюдных. Во всяком случае, отпечаток пятерни на левой щеке Благочестника алел до обеда. Так это ещё она мне прежде ножики вернула!
К концу третьих сутки мы вышли к постоялому двору в предместье Дорогобужа. Место знакомое, отсюда мы всегда поворачивали на юг, к Елно.
Дали лошадям нормально отдохнуть, сами отогрелись. Нехорошо — не свои кони. У меня коренник староват — выдохся, у Ивашки левая пристяжная… нет показалось. Но левую переднюю она как-то неправильно ставит, бережёт. Ладно, дальше пойдём чуть полегче аллюром.
Кони притомились нешуточно, на глаз видно, как они в теле потеряли. Досталось и нам. Мне-то… «мышь белая, генномодифицированная». А вот Ивашке такая скачка тяжела. На облучке засыпает, вожжи из рук валятся. Я бы Сухана посадил, но его лошади… не любят.
Надо решать — как идти дальше. Хотя чего выдумывать? — Как давно уже сказал шакал Табаки: путь один — на север. «А мы уйдём на север! А мы уйдём на север!»… Мда… «И даже косточек его…». Чьих-то…
Среди ночи, в полупустом и ещё спящем постоялом дворе я поднял своих. Запрягали лошадей, распихивали по саням кладь, как вдруг влетел во двор верховой. Загнанный, хрипящий конь упал вместе со всадником. При свете факела увидел я отрока, который, превозмогая слёзы и боль в попорченной ноге, пересказал порученное:
— Нематова хозяйка велела… К нам в усадьбу княжьи гридни пришли. За тобой идут.
Мне потребовалось время, чтобы вспомнить. Про боярина Немата, про его беременную холопку-хозяйку, его злобную сестру, монастырскую послушницу Варвару. Про «стаю воронья» — трёх монахинь в чёрном, в его дому, выбивающих из владельца разорённой, заложенной-перезаложенной вотчины — «сестрину долю». Про полный безысходной тоски вопрос этого Немата, прозвучавший в жару и тумане усадебной бани:
— Где денег взять?
И мой энтузистический ответ:
— Денег не надо — взять. Денег надо — не дать.
Вот так и пригодилась та девчушка беременная. И Варвара-мученица пригодилась. Господи, успокой душу её. Успокой и награди. Она за меня смерть приняла. Смерть злую, лютую. Как вспомню, как те псы злобные голову ей раскусывают, да мозг вылакивают… Прости ей, господи, все вины. И вольные, и невольные.
И этой, «хозяйке Нематовой» — дай ей боже, чего она просит. Вот, ссоры промеж ними злые были, даже и дрались они. А обе — жизнь мне спасли.
«Если не использовать наилучшим образом имеющееся сейчас, то и в будущем…». От дел моих явились люди, чьими заботами я жив есть. Не приказами да погоняниями, но их собственной волей, от сокровенного в душах их — деяниями. Есть ли иной, более «наилучший образ»?
Парнишка сильно попортил ногу. Но сразу перестал стонать, когда, затащенный в угол конюшни, услышал мою команду:
— Раздевайся.
Уж не знаю — что он слышал обо мне. Но прозвище «Зверь Лютый» — ему известно. Что подтверждается выставленным в мою сторону ножом и судорожным стремлением забиться в стену.
— Давай-давай, скидавай. Подштанники твои не нужны. Меняемся верхней одеждой. Поедешь дальше бояричем. Ивашко отвезёт к нам в Рябиновку, у меня там знахарка — из самых на всю Русь лучших. И ногу подправит, и награду там получишь. Ивашко, давай-ка тройками поменяемся — у меня коренник выдохся совсем, а вот пристяжную — из моей тройки поставим.
— Чего это? Не…
— Смирно! Я те тебе дам «не»! У самого вон, глаза в мозги провалились! Кнутовища в руках удержать не можешь! Повезёшь мальчонку в Рябиновку. На ослабших конях. Не торопясь, но и не мешкая. Через полчаса здесь княжие будут. Они пойдут за твоей тройкой. Понял?
— А… Эта… А ты?
— А я — в другую сторону. Куда — не скажу. Чтобы у тебя и спрашивать нечего было. Ловцы за тобой погонятся. Пока поймают, пока вернуться… Давай миленький, давай дорогой. Иначе — из нас никому более не жить.
Переоделись, собрались, выкатились со двора.
Местные видели, как две тройки выскочили на лёд реки. В передней — отрок в богатой одежде, на второй… посыл прискакавший. Боярич, как и положено — в санях, на сиденьеце сидит — головой в бобровой шапке крутит. Гридень бородатый — у него в возчиках. А второй гридень в другие сани завалился, дрын какой-то себе под руку положил, мальчишку-оборвыша на облучок выпихнул. Видать, обломает-то дубинку об сопляка нерадивого.
Отъехав с полверсты тройки разделились — первая пошла к югу, на основной тракт, вторая понеслась дальше по Днепру, к востоку. О чём и было доложено через полчаса десятнику «сыскарей», ворвавшихся галопом на опустевший двор.
Погрустив, попинав местных и обругав… всех и вся, «и всю систему в целом», десятник почесал, по русской народной привычке, затылок. Верховая зимняя скачка в четыреста вёрст… Двоих больных он оставил недавно в приречной боярской усадьбе. Но ладно люди — что с конями делать? Хороший скок ныне потянут только четыре коня. Остальные… либо падут загнанными, вот как эта деревенская скотинка, которую хозяин двора уже подвесил и свежевать начал, либо шагом плестись будут.
