- Глотни!
Я сделал большой глоток коньяку.
- Ещё.
- Сань, да тут меньше половины осталось…
- Пей, я сказал!
Ещё глоток. В голове приятно зашумело. «Ох, чёрт! Меня же сейчас развезёт!» — подумал я, вспомнив при этом, что нормально ел я часов пятнадцать назад.
- Сань, ты меня споить хо–ошеш? — заплетающимся языком спросил я командира.
- Ага! Давай ещё глоточек за победу над Германией!
В результате, к приходу Дока я не то что «экзистенциальный» сказать не мог, а и, пожалуй, «метрополитен» для меня стало слишком сложным словом.
- О, я гляжу, пациент готов! — радостно сказал Док, принюхавшись. — Но, для страховки — ещё и таблеточку примите, уважаемый, — добавил он, протягивая мне таблетку.
- Што ето?
- Цикуто–цианид — что же ещё! Шучу. Кетанов. Запьёшь? — и он снова протянул мне командирскую фляжку.
- А… Ик… га.
Что конкретно делал Серёга с моей ногой, я не помню. Было больно. Потом — ещё больнее. Потом мне стало тепло и хорошо, и я заснул.
…..
Проснулся я, когда вокруг было уже темно, от непреодолимого желания сходить в туалет. С трудом поднявшись на ноги из–за гудящей головы и тошноты, я сделал пару шагов по направлению к ближайшим кустам и только тут обратил внимание, что нога не болит! Рана легонько ныла, но нога не подламывалась. Ещё бы и голова не болела…
- Как самочувствие, Антон? — окликнул меня кто–то.
- А? Кто это?
- Это я, Вячеслав.
- Трошин?
- Да.
- Слав, не в службу, а в дружбу водички не принесёшь? Пить хочется, аж жуть!
Пока Бухгалтер ходил за водой, я сделал все свои дела и вернулся к спальному месту. Тут и Трошин водички принёс. Выхлебав котелок холодной, вкуснейшей воды, я ощутил жуткий голод.
- Слав, а пожрать ничего нет?
Трошин хлопнул себя по лбу:
- Тебе же две порции оставили! Сейчас принесу, посиди пока.
Не знаю, с голодухи это было или как, но холодная пшённая каша с тушёнкой показалась мне фантастически вкусной.
- Ты как себя чувствуешь? — ещё раз спросил Трошин, когда я, отставив в сторону котелок, блаженно вытянулся на «пенке».
- Сейчас — очень хорошо! — честно ответил я.
- А я уже волноваться начал. Ты же за всю дорогу ни слова про ногу свою не сказал…
- Да не до того как–то было. На нервах всю дорогу… Сам понимаешь.
- Я и говорю — дурак я, что не заметил. Надо было тебя подменить…
Мы закурили.
- Антон, а что мы дальше делать собираемся?
- В каком смысле?
- Понимаешь, я, пока мы ехали, подумал — а ведь всё что вы, или, вернее, мы сделали пока — это не более чем импровизация.
Я поперхнулся табачным дымом.
- То есть?
- Ну, у вас нет оружия и взрывчатки, и, главное, нет связи.
- Ты думай, что говоришь! — «Интересно, а если ему правду сказать — поверит или нет? Нет, не буду пока». А в слух я продолжил: — Понимаешь, Слава, нас в такой спешке забрасывали и всё, кроме секретных и специальных средств, мы должны были получить в Минске. Но, никто не ожидал, что немцы так быстро кольцо замкнут, так что мы прилетели в Минск, а из него уже прорывались самостоятельно. И контакты наши на республиканский УНГБ были нацелены. Я имею в виду — обеспечение и поддержка.
- Понятно. А что мы на одном месте кружим?
- Поясни, что ты имеешь в виду?
- Ну, я же не дурак, и карту читать умею. Мы около Минска крутимся, хотя могли бы без проблем уйти на север, а потом вернуться. У нас какой–то объект тут?
- Если честно, то да. Гиммлер.
- Кто? — не понял Вячеслав.
- Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС.
- Кто? — казалось, что глаза Трошина могут выскочить из орбит, так широко он их раскрыл от удивления.
- А ты думал, на что такая группа, как наша, нацелена может быть? На подрыв деревянных мостиков?
Бывший майор явно охренел от нашей скромности — около минуты он беззвучно шевелил губами, не решаясь ничего не сказать. Потом, собрав волю в кулак, спросил:
- А с вами можно?
- А ты — и так с нами. Но, должен тебе сказать — в плен ты теперь права попадать не имеешь. Уж извини.
- Да я понимаю, не маленький…
- Товарищ старший лейтенант, — обратился Трошин ко мне. — Могу я вам задать один важный вопрос?
Чем–то именно эта нерешительность, с которой бывший майор спрашивал, заставила меня напрячься:
- Да, Вячеслав, слушаю тебя.
- Понимаете, — говоря это, он мялся и подбирал слова, — я все–таки в Красной армии уже больше десяти лет. И многое повидал. Приходилось и с осназом общаться, но вот только такого, как в вашей группе, не видел ни разу.
- И что тебя смущает? Подготовка? Или ещё что?
- Да нет, то есть и подготовка тоже. Понимаешь Антон, есть у меня ощущение, что вы какие–то другие, не такие как осназовцы, с которыми я общался. У вас не только подготовка и приемы своеобразные, но и разговоры какие–то необычные, а про тактику я и не говорю. Я просто до встречи с вами не представлял, что кто–то может сознательно в одиночку на взвод НАПАДАТЬ! А снаряжения как у вас, я вообще в жизни не видел!
- Эх, знал бы ты, Слава, сколько ты еще в своей жизни не видел, что мы повидали, — ответил я и с грустью в голосе добавил: — Да и не увидишь, скорее всего.
Вячеслав изобразил на лице непонимание.
- Понимаешь, мы не просто разведывательно–диверсионная группа. Мы … группа с п е ц и а л ь н о г о назначения.
- Не понимаю… А осназ — это «особого назначения», и что? — сказал, и посмотрел мне в глаза.
В этом взгляде не было недоверия, в нем было непонимание. Примерно, как у ребенка, который видит сложный и непонятный механизм, но никак не может сообразить, как и почему все это работает. Вроде и не должно, а работает.
Я помолчал несколько секунд, а затем, оглядевшись по сторонам, положил руку Трошину на плечо и произнес:
- Слава, я же тебе уже рассказал про наше основное задание…
- Да, такое разве забудешь.
- Ну, так вот, — я понизил голос до трагического шепота, — Нашу группу готовили в строжайшей секретности ещё задолго до войны. И действовать мы должны были не здесь, а Т А М.
Трошин пристально смотрел на меня, и, казалось, даже не дышал. Мне было видно, что он понимает важность момента. То, что сейчас его приобщают к чему–то очень серьезному и очень важному. Приоткрывают перед ним завесу секретности и таинственности, тем самым, признавая в нем если не равного, то достойного это услышать.
- Мы первая и единственная группа нового образца. Такая, которой в нашей стране больше нет, — я глубоко вздохнул, и продолжил. — И может больше в ближайшие лет десять не будет. Нас готовили для заброски в Англию или САСШ. Поэтому и снаряжение у нас такое необычное, чтобы если вдруг даже погибнет кто, или захватят враги вещи, человека или оружие не смогли догадаться, кто мы и откуда. Ты смеяться будешь — у нас даже носки и трусы не такие. Закупали всё за границей. И одежду на заказ шили. Что уж там говорить про рации и прочую мелочь. Язык английский почти все знают в совершенстве. Только вот Тотен — по немецкому специалист. Повезло нам с ним. Его для работы на территории Германии готовили, а мы вот шли с английским уклоном. Нас должны были туда в конце лета забросить, да вот война началась с немцами. Пока то, пока се, а фашисты уже к Минску подошли. Вот тут про нашу группу и вспомнили. Собрали всех, кто под рукой был, засунули в самолет и отправили сюда. То, что при нас — это, так сказать, личное оборудование. А остальное, штатное для осназа, снаряжение, пароли, продукты мы должны были в городе получить. Только вот пока прочухались наши командиры в Москве, немцы уже Минск взяли. Основное задание насчет Гиммлера нам по рации передали.
