На реке занялись пара кораблей. Хорошо, но мало. Время шло, стрелки просто не успевали задержать громады, рвущуюся к Амуру.
– Давай еще! – закричал Андрей пушкарям.
Богдойцы часть кораблей поставили напротив крепости, стреляя из них по стенам. Не особо успешно, но стреляли. Казаки были вынуждены прятаться за стеной. Остальные же упорно шли по реке, все ближе подходя к Амуру, где пушки из крепости их уже не достанут.
– Не спим, клячи! – уже совсем громко закричал молодой приказчик. Сам подбежал к ящику со снарядами, схватил один и кинулся заряжать. Остальные пушкари тоже зашевелились. Дали еще один залп. Занялось еще сколько-то кораблей. Потом еще один. Корабли горели, но основная масса уходила в Амур. Первые быстроходные бусы уже входили в новые воды. А богдойский заслон из десятка-другого кораблей горел, но продолжал обстреливать стены острога, заставляя медлить пушкарей.
Андрей снова зарядил пушку. Он – воеводский сын. Ему труса праздновать никак нельзя. Казаки уважать не будут. И то смотрят косо. Мол, двадцать только минуло, а уже приказной в целом остроге. Выстрелил. Пожар на одном из отставших судов занялся знатный. В этот миг что-то сверкнуло, обожгло. Мир перевернулся и стал проваливаться в темноту.
– Андрейку Кузнецова сына побило! – закричал кто-то рядом.
Андрей с трудом отогнал пелену от глаз. Над ним сгрудились уже не отцовы, его ближники. С ними рос с измальства.
– Лошадь… лошадь, – с трудом выдавил он из себя.
– Потерпи, Андрейка! – почему-то шепотом проговорил дружок Глеб. – Сейчас знахарка острожная прибежит.
– Пушки лошадью тащите, – проговорил Андрей. – На Амур, на берег. Бате помогите.
Дружки переглянулись.
– Делайте. Я потерплю.
Он напряженно смотрел на дружков.
– Делайте!
– Не переживай, Андрюха. Сейчас пойдем. Только знахарку дождемся.
Прибежала ученица деда Лавра, девка-знахарка. Захлопотала над Андреем, а парни, перенеся друга в избу, побежали исполнять его волю. Еще и не все вражеские корабли успели догореть у стен, когда три пушки поволокли на дороге на берег Амура.
* * *
Лишь только вернулись корабли разведки, Лантань приказал снова выйти в реку. И не просто так. Про крепость у выхода в Амур он знал, потому и не стал рваться сразу. Двадцать кораблей с трусливыми дючерами он поставил в прикрытие. Их задача – умереть, но дать пройти остальным судам со знаменными воинами и наемными стрелками. Лантань был воином и военачальником. Как воину ему было жалко своих, а дючеры, конечно, свои. Но военачальник должен уметь жертвовать, должен постоянно быть готовым удивить противника.
И сейчас, когда его отрядам нужно проскочить огненную горловину, у него было два плана. Про один знали все. А вот про другой – только самые близкие. Это было правильно. Лазутчики, дауры и прочая грязь под ногами маньчжуров не должны знать, куда обрушится их меч. Они должны бояться.
План сработал. В темноте армада успела проскочить из синих вод Сунгари в желтые воды реки Хейлунцзян, скрыться от пушек за островами. Русские стреляли метко. Все корабли, которые он оставил для прикрытия, были сожжены. Спасти удалось только часть людей. Это была необходимая жертва. Но, когда флотилия уже устремилась к главному городу варваров, отступающую ночь разорвало со всех сторон. В проступающих утренних сумерках маньчжурский полководец сумел разглядеть ряд высоких и больших кораблей, немного похожих на суда лоча, которые прибывали по морю. Оттуда били пушки. Пушки били отовсюду – с реки, с обоих берегов. Сверху на суда обрушивались не стрелы, а бомбы.
Очень скоро Лантань понял, что даже, если они смогут прорваться сквозь этот огненный мешок, сил на осаду крепости уже не останется. Нет, сил у него достаточно. Сейчас к другому городу русских уже устремился отряд данников, а за ними идут тысяча знаменных воинов. Это и было другим планом. Лантань быстро отдал команду. Русские смогли защитить свою столицу. Но заплатит за это их второй город. А потом придет и черед Хабалыка. Повеление Сына Неба должно быть исполнено, Север должен стать безопасным.
Корабли имперских войск быстро разделились на две части. Одна, меньшая, часть продолжала биться, зато большая часть кораблей рванула в противоположном направлении, вверх по реке. Русские не сразу поняли, куда направляются маньчжуры. Они, наверное, подумали, что враги пытаются вырваться обратно, потому и потеряли драгоценное время. Когда их пушки снова могли стрелять, более быстрые корабли маньчжуров уже вырвались из огненного мешка и уходили в сторону Благовещенска. На небе занималась новая весенняя заря. Небо не знает слез и крови.
* * *
Упустили. Как же мы так проморгали вариант, когда враги попросту повернут на Благовещенск. Ведь предполагал же такой вариант. Не зря говорят, сколько не готовься к войне, а получается сплошная импровизация. Да, потрепали их изрядно. Думаю, кораблей тридцать они здесь оставили. Только корабли у них теперь совсем не маленькие. Пересадили на оставшиеся и пошли. И ушли основные силы. Очень хотелось сразу кинуться в погоню. Но наши корабли тяжелей. Да и пушки по берегу тянуть не быстро. Не успеем. Вот гонца сразу же к Тимофею отправили. У него в строю больше двух тысяч человек, пушек полтора десятка, пять пулеметов. Штук пять гранатометов тоже есть. Должен продержаться.
А мы тем временем ему сюрприз устроим. Лагерь разбили на берегу. В наше время там село стоит Ленинское. То есть, в то время, где я родился. Сейчас здесь тоже село. Небольшое – дворов двадцать. У того села лагерь и поставили. Стали совет держать. Решили, что в Хабаровске оставим пятьсот новиков, и пятьсот казаков. Семьсот казаков и тысяча новиков пойдет к Благовещенску. С ними вся корабельная артиллерия. Она хоть и слабосильная, а многочисленная. Возьмем еще десяток пушек, настоящих, мощных. И десять гранатометов. Четыре пулемета возьмем. В Хабаровске только два останется. Ничего, врагов здесь не предвидится.
Отправили голубиную почту в Албазин и Нерчинск. Оттуда две с половиной сотни казаков и пятьсот новиков при трех пушках, трех гранатометах и одном пулемете тоже пойдут к Благовещенску. Теперь главное, чтобы Тимоха удержался. Когда уже начались сборы подбежал знакомый парнишка, Андрея дружок.
– Дядя Кузнец, – как-то совсем не по-военному проговорил он.
– Чего тебе, племяш?
– Там, это… Андрейку…
– Что с Андреем?! – я схватил паренька за грудки.
– Живой он, Онуфрий Степанович! – с трудом вырвался он – Только пораненный сильно. Он в крепости остался.
Я только успел крикнуть Климу, чтоб готовил людей. Потом бросился к реке, прыгнул в первый попавшийся челнок и поплыл – медленно, очень медленно – к крепости. Было чувство, что как я не тороплюсь, а челнок стоит на месте. Я, как заклинание, постоянно повторял: «Хоть бы он был живой! Хоть бы он был жив». Почему-то в голове не укладывалось, что мой мальчик будет убит или ранен. Головой я понимал, что так уж складывается наша жизнь, что воевать и гибнуть – наши профессиональные риски. Но только не Андрейка. Пот заливал глаза, руки саднило от весел. А перед глазами был не взрослый казак, воин, а розовощекий подросток с упрямым взглядом. Нет! Это не может быть с ним.
Наконец, лодка ткнулась в берег. Рванул в гору. Эх, оно уже не просто в мои годы. Бегом бросился по дороге. Опять очень медленно. Все медленно. Ворота медленно открылись. Не задумываясь о воеводском достоинстве, побежал в домик, где лежали раненые. Господи, как их много-то. Не меньше десятка. И совсем молодые пацаны. В мое время они бы еще дурью маялись, первые романы с девками крутили, к первой сессии бы готовились. А тут за землю гибнут. В углу, на нарах лежал Андрейка. Вдоль нар металась знахарка. Давала питье, прикладывала какие-то примочки, промакивала взмокшие лбы. Было видно, что девка падает с ног от усталости. Подсел к Андрею. Парень дышал тяжело, спал. Во сне что-то шептал, кому-то что-то приказывал.
