– Добро, – сказал я сыну, как не родному, а просто казаку. Нечего мальца баловать. Хотя сходил он ладно и узнал много. – Давайте теперь говорить, как дело делать будем.
– Что говорить? – сказал старший из сотников, Кузьма. – Полезем ночью, да и сожжем все к ляхам.
– То верно, но не все. Слушай сюда.
– Говори, атаман.
– Пойдут не все. Не толпой пойдут, а по лазам. На каждый лаз по два десятка. Алешка, покажешь, где они.
– Покажу, батя.
– Добро. И не кучей в лаз полезете, а с бережением. Сначала дозор. Коли там сторожа, то в ножи их. Потом первый десяток. За ним, коли все хорошо, второй. Учуяли?
– Понятно, Макар – опять проговорил Кузьма – Дальше как?
– А дальше… сколько там анбаров, Алешка?
– Четыре деревянных и два земляных. Только земляные больно здоровы.
– Вот. На деревянные анбары пойдет по десятку. Один анбар, один десяток. Сторожей в ножи, анбары жечь. Да так, чтобы и зернышка не осталось. На земляные пойдут два десятка. Один снаружи сторожит. Вторые внутри жгут. Масла довольно?
– Хватает – усмехнулся молодой сотник.
– Добро. А остальные пойдут к казарме. Только тихо. Дверь там подоприте, да внутрь бомбы покидайте. Пяток казаков оставьте наружи. Ежели из окон полезут, стреляйте.
– Доброе дело выходит, атаман.
– Доброе. Как дело сделайте, сразу уходите. Мы, когда увидим, что огонь поднимается. Еще чуток выждем, и начнем по крепости из пушек садить и бомбы метать. Потом и сами уйдем. Встретимся возле поляны, где в середке кедр большой. Видели?
– Видели.
– Тогда за дело. У нас еще полночи осталось. Чтобы до света успели.
Получилось ладно. Когда уходили, в крепости все горело. Ну, как. Почти все и сгорело. Богдойцы выскакивали из крепости. Только не за нами гнаться, а от огня сбежать. Конечно, земляной город не сгорит весь, как деревянный. Только чинить его долго придется. Ну, так нечего было к нам лезть. Жили же мирно. Кому оно мешало?
* * *
Сотни, что ушли за Амур веселились до самого конца февраля. Я вел подсчет их похождений. По отпискам Макара выходило, что полностью сожжено двенадцать городков с припасами. Сожжена большая крепость Айгун, сидевшая на Амуре, как бельмо в глазу. По его словам выходило, что выведено из строя чуть не тысяча богдойских воев. Скорее всего, это не знаменные роты. Их бы на охрану городков не поставили, да и поменьше там потерь было. Но тоже неплохо. Главное же, враг теперь будет уязвим. Пополнить припасы в летнюю компанию он не сможет. Может быть, вообще отложит на год. Было бы не плохо. Есть у меня пара задумок. Да и не только острожки с припасами уничтожали наши сотни. Получилось вполне боеспособное партизанское соединение. Ни один отряд богдойцев числом меньше сотни, выехав от ивового палисада в сторону Амура не чувствовал себя в безопасности. Наши умельцы уничтожали малые отряды врага, устраивали засады на большие. От облав, которые богдойцы пытались устроить на них, уходили, используя лыжи и более совершенное оружие. Нападали они и на караваны с продовольствием, идущие в Гирин или Нингуту. Бомбы на растяжках стали ночным кошмаром маньчжуров. Одним словом, повоевали знатно. На исходе февраля по льду Амура сотни Макара перебрались на нашу сторону, оставив на память о себе кучи растяжек на дорогах. По сведениям наших разведчиков, которые, пользуясь неразберихой и паникой на заставах, опять начали поставлять инфу, богдойское начальство выло от гнева. Из дворца наместника в Гирине постоянно вылетали какие-то ошалевшие гонцы, выбегали и забегали чиновники с испуганными лицами. В городе шептались, что Лантань послал гонца с просьбой прислать ему еще тысячу знаменных воинов и караваны с провиантом, фуражом, боеприпасами.
Пока же он бушевал, как ни странно, наша жизнь шла своим чередом. В городах стало немного теснее. Но не настолько, чтобы вызвать недовольство. За зиму мои молодцы подготовили еще пять тысяч вполне приличных и слаженных бойцов. Казна была полной, хотя и пополнялась медленнее по причине выпадения доходов от торговли с империей. Золотые и серебряные рудники поставляли металл. Хотя и меньше. Нашествие маньчжуров могло начаться в любой момент. Поскольку озимое не сеяли, после совещания решили выше по Зее посеять яровое, посадить картошки побольше. Ничего, проживем. Три сотни сильных мужчин со всеми нашими плугами и сеялками, на лучших лошадях пахали столько, сколько могли запахать. Приходилось выжигать тайгу, расчищать участки. Адова работа. В результате вспахали почти тысячу десятин нови под пшеницу. Столько же под картофель. Но сажать еще рано. Сажать картофель взялись бабы и девки. Тоже помощь огромная. Пока будущие кузнецы продовольственной безопасности обживались на новом месте.
Был уже апрель. Весна в этом году пришла ранняя. За все годы в Приамурье такой не припомню. Солнце начинало даже припекать в полдень. На деревьях набухли почки, вот-вот проклюнутся листы, по земле уже пробивалась трава. Дороги почти высохли. Но от маньчжуров вестей не было. Хотелось верить, что в этом году войны не будет. А может, ее и совсем не будет? И все же, как ни грела меня эта мысль, к войне мы готовились.
Подготовленные взрывники продолжали минировать все опасные направления. На Сунгари установили наплывной мост, который перегородил реку, вполне простреливаемую пушками и пулеметами из Косогорского острога. По Амуру ставили сигнальные вышки с тем, чтобы костром можно было сообщить о нападении, вызвать подкрепление. Чтобы подростки не скучали, их тоже решили привлечь к общему делу. На складах оставался запас самострелов с системой механического взвода. Такой самострел легко взвела бы женщина или парнишка лет двенадцати. Раздали их малышне. Поучили немного. Они даже попадали с двух десятков шагов в цель. Теперь они горда стояли на стенах вместе с взрослыми дозорными, ходили в дозор вдоль реки близ городов. Малышню лет семи – десяти отправили помогать женщинам высаживать картошку. И не надо думать, что я такой любитель эксплуатировать детский труд. Просто в это время мальчик семи лет – уже работник. В праздности сидеть не обучен.
Моя Люда тоже нашла себе дело. Вспомнив школу деда Лавра, она бросилась организовывать что-то типа госпиталя. Сегодня там уже лечились казаки, раненные в походе за Амур. Дел хватало всем. Но пока еще был мир, мы старались каждый весенний вечер проводить вместе. Часто просто шли вдвоем вдоль реки или по краю леса у города. Если холодало, все же апрель – еще неуверенная весна, сидели в горнице, смотрели на реку, говорили или просто держались за руку. То, что годочков нам было уже совсем не мало, а по здешним представлениям, так и вовсе много, на наших отношениях не особенно сказывалось. Точнее, я надеялся, что оно так. По крайней мере, Людка из реконструкторши с прибабахом превратилась в настоящую жену, добрую, любящую. Другой мне не надо. А то невероятное событие, что довелось пережить нам обоим, связывало сильнее, чем иная цепь. Апрель заканчивался, начинался май – мой самый любимый месяц в году.
В этот вечер все было, как специально. Мы с Людкой постояли на стене над утесом. Полюбовались на Амур. Потом, когда повисли сумерки, прошли по городу. Народ уже располагался на отдых. Мы тоже неторопливо шли к родному, действительно, родному дому. Было немножко грустно, что в доме нас стало меньше. Андрейка сидел приказным в Косогорском остроге. Был серьезным. Казаки его уважали не только за меня. Он и сам по себе был парень не промах. Машка долго отбивалась от женихов. Но в прошлом годе нашла своего любого. Сыграли свадьбу. Теперь к нам только в гости заглядывает, внука приводит. С мужем, вроде бы, живут ладно. Но наш дом остался нашим домом, а наш город – нашим городом. Мы шли пешком. Важные воеводские колымаги меня никогда не впечатляли. На коне еще куда ни шло, а в возке пусть инвалиды ездят. Люди вокруг здоровались. Кажется, я не погряз во власти, как в дерьме. Хотя, кто его знает. Но хочется верить, что остался человеком.
Так мы и шли неторопливо к дому. Дом наш, все же воевода живет, стоял на площади, между церковью и приказной избой. Уже возле самой церкви я услышал топот, а потом и крик:
