— Все это так, но разве мы не учимся всему тому, о чем вы сейчас сказали, — возмутился Николай, — к тому же те, о которых вы уничижительно говорите, заслуженные командиры, отличившиеся во многих сражениях!
— Генералы должны не саблей рубить и штыком колоть, — заметил Шумилин, — а управлять войсками на поле боя. Тут одной личной храбрости мало. Нужно еще и умение думать, причем, думать быстро и не шаблонно. А у некоторых военачальников часто отсутствует умение принимать верные и своевременные решения на поле боя.
Я уже не говорю о том, что многие люди, носящие шитые золотом эполеты, считают военную службу чем‑то вроде синекуры. То есть, используют свое служебное положение в личных целях. Вам привести наиболее вопиющие примеры казнокрадства в военном министерстве?
— Не надо, — буркнул недовольно Николай, — здесь я с вами спорить не стану. Но только таких жуликов и взяточников из армии удаляют, лишая их чинов. Ну, а насчет умения думать… Я полагаю, что для военного важнее умение повиноваться, и исполнять приказы вышестоящего начальника.
— Вот — вот, — ответил Шумилин, — в ожидании приказа этого самого вышестоящего начальника и были проиграны сражения в Крыму. Например, во время Инкерманского сражения, когда русские войска успешно атаковали англичан, срочно понадобились резервы для того, чтобы развить успех. Но генерал Данненберг со своим 12–тысячным резервом не тронулся с места, так же как и генерал Горчаков, простоявший с 22–тясячным отрядом полутора верстах от поля боя. И наши войска потерпели поражение, так и не сумев деблокировать Севастополь.
— Не может такого быть! — воскликнул Николай, — Данненберг и Горчаков — подлецы! Как только я вернусь в Петербург, то сразу же уволю их со службы.
— А как вы поступите с князем Василием Андреевичем Долгоруком, который сейчас полковник, а во время Крымской войны будет военным министром? Так вот, он отказался прислать командующему русскими войсками в Крыму карту полуострова, потому что карта сия была в России всего в одном экземпляре, и хранилась у военного министра.
— Безобразие! — воскликнул Николай, — неужели, Александр Павлович, так все и было? Это же уму не постижимо!
— Было, Николай Павлович, — печально сказал Шумилин, — именно так все и обстояло. Я уже не говорю об обычном нашем российском разгильдяйстве. К примеру, полушубки, которые были заказаны к зиме, хотя и крымской, но все же холодной, пришли в Севастополь лишь к лету, когда надобность в них отпала.
А неимоверная алчность интендантов! Они беззастенчиво воровали продукты и имущество и защитников Севастополя, оборванных и полуголодных. Дело дошло до того, что за выдачу жалования сражающимся на бастионах героям, эти тыловые крысы требовали, как говорят в наше время, "откат" — от шести до восьми процентов от общей суммы жалования.
Генералы Бутович и Халецкий умудрились в разгар военных действий переслать в Петербургский банк по сорок тысяч рублей серебром. Естественно, не скопленных в течение многих лет воздержания от доступных им радостей жизни. Генерал же Ковалев отправил домой фортепьяно, завернутое для сохранности инструмента в корпию! И это тогда, когда раненые в Севастополе остро нуждались в перевязочном материале.
— Какой позор! — простонал Николай, закрыв лицо ладонями, — какие мерзавцы! Александр Павлович, что же делать, ведь я увольняю их от службы, отдаю под суд, а жуликов меньше не становится.
— Человеческую натуру исправить невозможно, — хмуро сказал Шумилин, — но все же заставить этих, как вы говорите, мерзавцев, бояться закона, не действовать так нагло и беззастенчиво, все же возможно. Трудно это, но попробовать стоит…
Хотя… Вы помните, Николай Павлович, управляющего делами Комитета министров, некоего Гежелинского? Он в течение пяти лет регулярно бывал у вас с докладами, но при этом не исполнил двадцать четыре Высочайших повелений, и шестьдесят пять прочих важных документов. Некоторые лежали в его канцелярии аж с 1813 года!
Даже ваши указы не исполняют, что тогда говорить о каких‑то законах и правительственных постановлениях!
— Довольно, Александр Павлович! Прошу вас, хватит! — воскликнул Николай, — неужели все так плохо? Давайте лучше, расскажите, что у нас можно сделать с армией. А о жуликах и казнокрадах мы еще поговорим с вами, только позднее…
— Хорошо, Николай Павлович, — сказал Александр, — если вернуться к неудачной для России Крымской войне, то следует вспомнить и об устарелости нашего вооружения. Особенно это касается стрелкового оружия.
Наша пехота была вооружена гладкоствольными ружьями, тогда как в Европе уже вовсю использовали нарезные дальнобойные ружья. Нельзя сказать, что их у нас не было вообще. Нарезными ружьями — бельгийскими ("люттихскими", льежскими) и отечественными систем Гартунга и Эрнрота, штуцерами — было вооружено лишь четыре — пять процентов пехоты: стрелковые батальоны и двадцать четыре "застрельщика" в каждом пехотном батальоне. Основным же видом массового стрелкового оружия были гладкоствольные кремневые и капсюльно — ударные ружья с дальностью прямого выстрела в двести шагов. Английские и французские пехотинцы поражали наших солдат на немыслимой для них дистанции. Да что там солдат — союзники выбивали расчеты наших гладкоствольных артиллерийских орудий, не опасаясь получить в ответ заряд картечи.
— Почему же так произошло? — спросил Николай, — ведь мы пытались вооружить нашу армию новым и совершенным оружием.
— Все дело в общей экономической отсталости страны, — сказал Шумилин, — непосредственно перевооружению всей русской армии теми же штуцерами препятствовала отсталость русской военной промышленности с ее немногочисленными заводами и фабриками, почти лишенными самого совершенного по тому времени парового двигателя и отличавшимися крайне низкой производительностью крепостного труда.
— Значит, — задумчиво сказал Николай, — все опять упирается в этот проклятый крестьянский вопрос? Знаете, Александр Павлович, у меня голова уже плохо соображает от бессонницы и всех этих разговоров. Давайте поспим хотя бы пару часов, а потом продолжим нашу беседу…
Паролем пусть будет это…
Пока Государь гостил в будущем, в его времени тоже происходили важные события. Главный надзирающий за Российской империей граф Александр Христофорович Бенкендорф самолично познакомился с гостями из будущего. Как умный человек и хитрый царедворец, он сразу же понял всю выгоду такого знакомства.
В тот вечер граф засиделся в квартире Одоевского допоздна. Он жадно расспрашивал Сергеева о том, что произошло с Россией за сто семьдесят два прошедших года. Оберегая нервы и рассудок Бенкендорфа, Виктор на некоторые его вопросы отвечал весьма уклончиво и неопределенно. Впрочем, и сам Александр Христофорович прекрасно понял, что не все ему положено знать, и особо не настаивал на доскональных ответах на его вопросы, когда чувствовал, что тема, им поднятая, находится за пределами его компетенции.
