в госпитале лежал, после того как бойцов раненых вытащил из реки, будучи сам практически без ноги, да пока сюда добирался, все твои похождения записали и передали выше.
– Да ладно, – не верил я, – смеетесь, что ли? Грех смеяться над больными людьми.
– Верующий?
– А то вы, такой заслуженный, не знаете, как под бомбами самый отпетый атеист крестится?
– Да я и сам верующий. Не пугайся. Да и не преследуют за это давно. Не поощряют – да, есть такое, но не преследуют. Зачем?
– Вот и я думаю, зачем вообще было начинать? – А разговор-то интересный вырисовывается, может, хоть немного загадок из будущего разрешу.
– Была нужда. Поверь, просто так попов давить никто бы не стал. Не по нутру им народная власть пришлась, ведь большинство земель российских именно церкви принадлежало, а вовсе не помещикам, которые давно все разбазарили. Думаешь, крестьяне налоги платили только барину? Да основные баре и были церковниками. Влияние на людишек они имели огромное, нужно было это менять. По-хорошему они не слушали, дошло до резни, что поделать, ушедшего не вернуть.
– Да уж, это точно, – кивнул я.
– Ладно, хватит брехать, есть-то будешь? Я тут картошечки в печи испек, с зайцем, только утром поймал ушастого.
– Слюной бы не захлебнуться, – констатировал я, предвкушая пир.
– Давай, руки мой, умывальник в сенях, дойдешь?
– Конечно дойду, – утвердительно кивнул я и поднялся с лавки.
Картофан был восхитительным. После года на сухпае зайчатина казалась волшебством. Да, у фрицев в школе нас кормили сносно, горячее было часто, когда в расположении находились, но что там была за еда… Объедки смешивались и давались нам, а тут… Дед всегда так питается, или сегодня праздник?
– Эх, был бы ходячим, я б тебя с собой на охоту взял, ну ничего, поправишься, на ноги встанешь, еще сходим.
– Если дадут, – буркнул я.
– Ты, малец, как я погляжу, вполне взрослый, правду про тебя говорили, не по годам развит, но, думаю, все будет у тебя хорошо.
– Вашими бы устами, да мед пить…
После ужина дед оставил меня одного, показал, где лампа, где фитили и керосин, электричества здесь не было, и ушел. В первый вечер я почти ничего не писал, не хотелось. Чиркнул буквально пару строк, начав с бомбежки Кобрина двадцать второго числа, да и бухнулся спать.
Наутро меня разбудил старик, приведя в дом какого-то мужика, лет сорока на вид. Оказался незнакомец врачом. Размотав мои тряпки и бинты, ощупал ногу буквально миллиметр за миллиметром и приговорил к срочному рентгену. Видимо, где-то здесь была связь, потому как после обеда пришла машина и меня вновь куда-то повезли. Дорога заняла около двух часов, даже удивился, что так долго ехали. В машине на окнах были занавески, поэтому я не знал, куда едем, даже примерно. Привезли в больницу и тут же сделали рентген, доктор изучил снимок и велел готовиться к операции. Мне поплохело, как представил это действо в нынешние «темные времена», спокойствие как-то покинуло.
Но ничего страшного не произошло. Вкололи сразу три укола, два, как я понял местная анестезия, а вот один явно наркота. Когда кости вправляли, мне даже смешно стало, а вот врачу не очень. Его удивила моя реакция, но он списал все на мой возраст, дескать, из-за возраста так. Вообще, конечно, удивляло решение вколоть такой препарат ребенку, даже ведь не задумывались, а меня так ломало на следующий день, что я, не чуя ног, на стенку лез. Спас дед. Взяв меня за шиворот, тупо сгреб в кучу и отнес на руках в баню. Этот старый большевик из меня всю дурь, в прямом смысле, выбил веником. На третий день мне уже стало вполне хорошо. К врачу мы позже ездили еще раз, через неделю, снимок был хорошим, и я успокоился.
– Ну, что, Захарка, готов к рыбалке?
Шел декабрь, я сносно ходил с тростью, забросив костыли. Дед, в который раз «угрожал» вытащить меня на лед, а я отбрыкивался. Ну не любил я холод и зимнюю рыбалку, хоть режь меня.
– Может, я все же тут, у печки порыбачу? – с надеждой в голосе, спросил я, прекрасно понимая, что старый не уступит.
– Останешься голодным, – резюмировал дед. С него станется, садист он заслуженный, со стажем.
– Ладно, давайте валенки, – вздохнул я.
Сидеть на льду и дергать короткой удочкой мне не нравилось, то ли дело спиннинг или даже поплавок! Тут же, после установки флажков, мы заняли каждый свою лунку и начали удить. Речка на окраине леса была большой, Волгу напоминала, но все же поменьше будет. Из-за огромного открытого пространства казалось, что ветер продувает меня насквозь, но тулуп деда, да еще и регулярно употребляемый горячий чай из термоса, радовал и не давал замерзнуть. И все же улов меня переломил. Такого клева окуней, а на флажки еще и несколько щук зашли, никогда не видел. Одних «матросов» наловили почти целый мешок, еле приперли домой, в лагерь. Часть дед завялил, часть закоптил, ели несколько дней. Копченый окунь очень хорош, костей почти нет, ешь как хлеб и радуйся. Мы даже не готовили больше ничего, одну рыбу ели.
Жизнь шла. Еще в ноябре ко мне заявились мои давешние знакомцы за рукописью и, забрав ее, исчезли, не приказывая более ничего. Я немного расслабился, но дед намекнул, что это еще не все. Да, я ведь подловил старого, и тот проговорился насчет нашего места жительства. Мы ведь под Москвой сейчас, точнее, где-то в районе Загорска находимся. Мне все было интересно вокруг, но дед никуда не отпускал.
В декабре вновь посещал какой-то госпиталь, но уже не с ногой. Мне на полном серьезе предложили поправить лицо, и я согласился. Очень страшно было, это ж не двадцать первый век, но хотелось избавиться от шрама, сделать его хоть чуточку менее страшным. И ведь сделали. Как позже объяснял врач, возможно, и следы впоследствии рассосутся, так как я совсем молодой и у меня еще все несколько раз изменится. Я надеялся, тот огромный шрам действительно портил лицо, неприятно видеть, как на тебя смотрят, люди постоянно отводили взгляд, а это бесит.
В январе сняли гипс, и я окончательно выдохнул. Нога не болела, голова тоже зажила, хоть и ходил сейчас лысым, хотел, чтобы волосы росли равномерно, а то все прядками ползли, скальп-то мне попортили, вот и мучился. С лица повязки тоже удалили, да и носил я их мало, хирург оказался классным специалистом, и лицо мое теперь выглядело иначе, стало
