Сигрид не зря прозвали Гордой.
Олава такие слова оскорбили и разгневали настолько, что он закричал на нее и заявил, что не станет жениться на язычнице. И даже ударил ее перчаткой, которую держал в руке. Тут люди Сигрид схватились за оружие и люди Олава – тоже, но до крови дело не дошло, потому что сила была на стороне Олава.
«Такой поступок, – пообещала ему Сигрид, – будет стоить тебе жизни!» И Олав уехал. Свадьба, ясное дело, не состоялась.
– Вот так, – завершил Стемид Большой, – старые боги не позволили Олаву стать конунгом свеев.
Многие на княжьем пиру задумались. И было о чем. Всем ясно, что в этой истории боги нурманов оказались сильнее Христа.
– А что же Гудрун, дочь Скегги? – вмешался Артём, угадав, что встревожило новокрещеную гридь. – Женился ли на ней Олав-конунг?
– Да, – кивнул Стемид Большой. – Но в первую же ночь, едва конунг заснул, она ударила его кинжалом.
– Почему ты молчал, Стемид? – воскликнул Сигурд. – Что с моим племянником? Он жив?
– Чтоб женщина убила такого, как Олав Трюггвисон? – Белозерский князь засмеялся. – Конечно, он жив. Олав проснулся, удержал руку Гудрун и отнял у нее кинжал. А потом вышел к своим людям, пировавшим в доме, и рассказал о том, что случилось.
– Что он сделал с ней? – быстро спросил Владимир, выказав неожиданное волнение. – Убил?
Стемид покачал головой:
– Велел ей забрать приданое, своих людей и убираться прочь.
– Простил, значит… – сказал кто-то.
– Можно сказать и так, – отозвался Стемид.
Тут снова вмешался Сигурд-ярл:
– Мой племянник не настолько глуп, чтобы мстить женщине! – заявил он. – Сделать так – значит признать, что ты испугался бабы с железом в руках! Вот смеху будет!
– К тому же, – негромко проговорил Добрыня, обращаясь к своему племяннику. – У Железного Скегги наверняка было немало родичей и сторонников. Зачем же Олаву, заплатившему виру и решившему дело миром, вновь ссориться с ними? Как верно сказал наш Сигурд-ярл: он не настолько глуп.
Добрыня не знал о том, что произошло ночью между Владимиром и Рогнедой. Великий князь не стал никому рассказывать о случившемся. Жить Рогнеде или не жить, он должен был решить сам. И он тоже не был настолько глуп, чтобы посчитать так вовремя рассказанную историю женитьбы Олава случайностью.
– Бог защитил Олава! – твердо произнес Владимир.
И никто ему не возразил.
* * *
– …Наклонись ближе, Годун, – просипел Рёрех. – Многое хочу тебе рассказать прежде, чем уйду за Кромку. Многое… Только тебе. Никто из родичей твоих знать не должен, потому что силу эту принять лишь один может и выбран из всех ты…
Хрипло, невнятно говорил старый варяг. Илья слушал напряженно, запоминая каждое слово, впитывая памятью, не упуская ничего, потому что знал: повторения не будет.
– …У заветного дуба на заветной горе ляг на землю, Годун, и попроси ее. Слов не ищи. Земля, она сама слова подскажет. И сама всё верному даст, лишь бы место – правильное.
– А как его найти, правильное место? – спросил Илья.
– А найти его нельзя, – ответил умирающий варяг. – Оно само находит. И само дает. Ты, главное, почуй его. И возьми.
– А что даст-то, дедко Рёрех?
– А что надо, то и даст, – в горле старого свистело, будто кто-то на дудке наигрывал.
– А что мне надо? – спросил Илья. – Есть у меня всё. Разве вот слава… Да я ее и сам добуду.
– Дурень ты, – прохрипел Рёрех. – Не тебе надо. Ей. Наклонись-ко…
Вцепился жесткими пальцами в льняную макушку Ильи с неожиданной для умирающего силой, забормотал что-то… Колдовское, не иначе.
Илья не испугался. Знал: дедко Рёрех дурного не сделает.
Пальцы разжались. Дед, ослабев, лежал неподвижно. Дудочка посвистывала.
Илья подумал: заснул, ан нет. Единственный глаз умирающего вновь приоткрылся.
– …Там старые боги… – чуть слышно прохрипел Рёрех. – Мокошь… Земля… Тебе… Всё…
Илья подумал: «Бредит». Но все же спросил:
– Почему мне, дедко? Я Христу-Богу кланяюсь. Старые боги – не мои. Вот Перун разве…
– Перун… – повторил старый. – Перун еще послужит… Послужит… А тебе – дастся… Боги… Много… Разные… Земля – одна… Кровью поена… Щедра… Да не всякому… – И неожиданно твердо: – Тебе – даст. Запомни: заплутаешь в мире – на место мое иди. Я помогу.
– А где оно, место твое, дедко? – спросил Илья. – Где курган тебе насыплют?
– Дурной… – Ус Рёреха дернулся. Умирающий силился улыбнуться. – В костях горелых… Дурной… – И снова забормотал непонятное.
Илья наклонился низко – ухом к самым губам, чтобы не упустить ни слова… Уловил только два слова: «Халег Ингварсон»… Вроде бы.
И тут Рёрех заговорил внятно и твердо, будто новая сила в нем открылась:
– Место мое твой отец знает. Попроси – покажет. Скажешь, что я велел… Сила твоя – земля есть… Слава твоя – огнь вечный… вещный…
Три дня спустя
Конная гридь стеной стояла вокруг капища. Суровая, молчаливая, с опущенными книзу копьями.
Ниже, не смея подходить к воинам, от которых так и веяло угрозой, колыхалась многотысячная толпа. Неестественно тихая. И это притом, что, казалось, сам воздух звенел от напряжения.
А вот звонкие частые веселые удары топоров казались вполне уместными в этот ясный солнечный день. Самое время поработать!
Но только это не избу рубили или лодку. Хирдманы Сигурда, громко переговариваясь по-своему, пускали на щепу то, чему испокон кланялись жители этих мест. Не просто так поручил Владимир это дело именно нурманам. Что для них словенские идолы: Сварог, Стрибог, Мокошь…
Богуслав увидел, как текут слезы по щекам воеводы Путяты. Они никогда не были друзьями, скорей – наоборот. Однако сейчас ему до физической боли стало жалко полянского воеводу, принявшего христианство, но лишь из преданности своему князю.
Тронув коня, он оказался рядом, положил ладонь на стиснутый до белизны кулак.
Путята обернул к нему исказившееся лицо…
– Как же это… – с мукой пробормотал он. – Это ж боги наши… Отцов, дедов, пращуров… Как же их так? Как же дальше-то жить? Значит – ни праздников, ни радостей? Кто теперь благословит поля, женщин? Кто отгонит зло?
– Всё будет хорошо, Путята, – негромко произнес Богуслав. – И земля родить будет, и праздники… Как же – без них?
Тут только Путята понял, с кем говорит, резко выдернул руку и отъехал в сторону. Жалость от природного христианина была ему сейчас – еще большая боль.
Нет, Путята не роптал. Ни на князя, ни на Добрыню, которого держал вместо отца. Он – не противился. Он принял Крест вместе со своим князем. Ну и что? Еще один бог, еще один амулет… Но смотреть, как губят родовых богов, – нестерпимо! Это как видеть, как горит твой дом отчий, слышать, как кричат, сгорая, близкие, родичи…
