Умер среди своих, в окружении кровных и названных родичей. Варяг, княжич, вождь, калека, ведун… Не умер – ушел. И ушел – счастливым. Позже. На рассвете. В пламени. Как и положено варягу. С мечом в руке.
А еще через час, в малой баньке Духаревского подворья любимая и единственная жена младшего сына боярина-воеводы родила первенца. Мальчика.
– Сельцо это Моровом зовется, – сообщил Добрыня. – Отныне оно и всё, что на пять стрелищ выше и ниже по реке, земля вся окрестная, и бор, и поля окрестные, сколько уж сам поглядишь по камням межевым, но немало, – владение твое и рода твоего, – сказал Добрыня и усмехнулся: – Ну как? Любо?
Духарев молчал. Честно сказать, у него не было слов. Вместо обещанных ранее трех мелких деревенек под Берестовым, Владимир отдавал ему чудное место. Два километра берега реки, прилегающие к нему поля и луга, дубовый бор… И не какой-нибудь реки, а пойму Десны, важнейшего из притоков Днепра, там, где Десна извивается ужом, образуя многочисленные рукава и старицы, наверняка богатые рыбой, на границе земель киевских и черниговских, на торном пути, что связал Киев и Чернигов… Словом, на месте не только богатом и важном, но – стратегическом…
Шагах в ста ниже по течению, за излучиной, к берегу вышло стадо кабанов: несколько маток с выводками, полдюжины подсвинков… На людей стадо внимания не обратило.
Добрыня с удовольствием наблюдал за Духаревым. Нравился ему произведенный эффект.
Ну да, не ожидал Сергей Иванович подобной щедрости. Думал: выделят ему кусок земли где-нибудь в болотистых чащах. В самой середке слабозамиренных радимичских племен. А тут такой дар…
– Удел этот племянник мой повелел считать княжьим, – Добрыня точно решил добить Сергея Ивановича. – И именоваться ты будешь отныне князем Моровским. И ждет от тебя великий князь, что возведешь ты здесь, над Десной, городок крепкий, из которого и водный и сухой пути держать можно. Однако… – Добрыня сделал многозначительную паузу, – хоть и право у тебя на земле этой будет княжье, однако мыта брать с проплывающих-проезжающих ни ты, ни родичи твои не должны. Полагаю,князь, ты достаточно богат, чтобы без него обойтись? Верно?
«Ага, – сообразил Духарев. – А подарочек-то хоть и щедрый, но – с двойным дном».
Место – пограничное меж двумя княжествами. Когда-то за радимичами было. Теперь, после того как Волчий Хвост, воевода киевский, радимичей замирил, стала эта земля за киевским князем. Однако, поставь здесь Владимир крепость – Фарлаф черниговский не поймет. Решит: против него. Подозрителен черниговский князь. Старшинство Киева признает, но за свободу свою держится крепко и ревниво.
А контролировать дорогу, что идет вдоль Десны надо. Потому что леса здесь весьма дремучи, а народишко, несмотря на близость центров цивилизации, изрядно дик. И дабы не случались истории вроде той, в которую Духарев сам угодил зимой, нужна полноценная крепость с полноценным воинским гарнизоном. И он, Духарев, – идеальная кандидатура для реализации этой идеи, поскольку у него и средства есть, и воинский контингент для вразумления разбойничков. Ну и ладненько. Как-никак, подарили Сергею Ивановичу не кусок хрусталя, а здоровенный алмаз, который да, нуждается в огранке и соответствующей оправе. Но от этого не перестал быть великой драгоценностью.
– Не ожидал я… – произнес он совершенно искренне. – Щедро, Добрыня! Ой как щедро!
– Когда выезжали, думал небось, куда-нибудь на болота тебя приведу? – безошибочно угадал Добрыня. – Нет уж! Сидеть ты будешь именно здесь, от Киева поблизости. Чтобы, коль возникнет в тебе у племянника моего нужда, а возникнет она непременно, был ты не за тридевять земель, в болотах радимичских, а рядом. А теперь, князь-воевода, держи грамоту свою и поехали в сельцо. Оно теперь – твое. Так что и угощать ныне ты будешь! Я бы от молодого поросеночка не отказался…
Духарев намек понял:
– Равдаг! Пошли десяток. Пусть свинятины на обед возьмут.
– Бать, а мне можно? – попросил Илья.
– Можно.
Илья расцвел. И сразу попросил:
– Мне бы рогатину.
– Рогатину? – Духарев поднял бровь. – На поросенка?
– Так там и матки есть! Бо-ольшие!
– Ты, сынок, уважение к отцу имей, – усмехнулся Духарев. – Не у всех такие волчьи зубы, как у тебя.
По правде говоря, для своего возраста у Духарева зубы были замечательные, но потакать младшему сыну он не собирался.
– Будет тебе поросенок! – пообещал Илья. – Три!
Раскрыл колчан и принялся отбирать охотничьи срезы. Тем же занялись и выбранные Равдагом дружинники. Может, кто из них и пожалел, что вместо молодецкой охоты грудь в грудь с матерым зверем будет скучноватый отстрел детенышей, но – помалкивали. Их отправляли не на развлечение, а на мясозаготовку.
– Лихой у тебя сынок растет, – заметил Добрыня, когда охотники отбыли, а бояре с остальными, вернувшись на дорогу, поехали к сельцу. – Добрым воем будет. Владимир мой, по просьбе князя уличского, сам его попробовал. Говорит: ловок и силен не по годам. А ведь не кровный он тебе – из смердов.
– И из смердов, случается, богатыри вырастают, – отозвался Духарев. – Артём его в род наш привел, потому что за храбрость выделил. А я уж постарался, чтоб пестуны у него были добрые. Зиму и весну он у Стемида Большого жил, а до того – в Тмуторокани у родича моего Машега. Да и братья поучаствовали: Артём с Богуславом. А главное – Рёрех. – Духарев вздохнул. Смерть старого варяга еще не стала прошлым. – Он ведь и меня учил, Добрыня. И даже Асмуда… Помнишь варяга Асмуда, Добрыня?
– Пестуна Святославова? Помню.
Тут Добрыня тоже вздохнул. Он тоже немолод. А дел впереди – много.
– Рёрех-варяг, – проговорил он задумчиво. – Не грусти о нем, Серегей. Такую жизнь боги не всякому дают…
– Это верно, – согласился Духарев. И не стал поправлять Добрыню: мол, не боги, а Бог. Потому что для Рёреха то были именно боги. Те, чьё время – кончилось.
* * *
Илья потерялся. Меж столетних дубов. Почувствовал себя мелким и незначительным, как мышонок посреди избы. Давно с ним такого не было. Пожалуй, с того времени, как взял в руки собственный, детский еще, меч.
Теперь у Ильи был настоящий боевой клинок, годный под взрослую руку, под его руку. Но тут, под сенью резных листьев, двигались многосаженные тени и говорили на том языке, что существовал еще до рождения пращуров.
Конь Ильи, названный Голубем за быстроту и сивую масть, остановился, копнул копытом старую листву…
Илья замер. Теплый, душный, грибной, неподвижный воздух глушил звуки. Даже птах не слышно…
