— Так вы оружие наше проверьте, экспертизу проведите, мы из него последний раз стреляли пару месяцев назад.
— Экспертизу? Где я сейчас вам эксперта найду? Кстати, а почему так давно из личного оружия стреляли?
— Так мы же артиллеристы, у нас для стрельбы пушка есть. Точнее, была.
— Скользкий вы тип, сержант.
— Я — скользкий?!
Праведное возмущение в моем исполнении получилось не очень, но для кабинета провинциальной прокуратуры, надеюсь, сойдет.
— Скользкий, — подтвердил свое мнение прокурорский, — и вся компания ваша тесная у меня на подозрении остается, чего-то вы все не договариваете. Один под деревенского дурачка косит, второй вообще чуть что — моя твоя не понимай, а сам, между прочим, семилетку закончил, хоть и национальную. Остальные двое комсомольскими билетами клянутся, что все так и было, а глаза прячут.
Я только руками развел, показания наши у него есть, а подозрения свои он к делу не пришьет, пускай ищет, носярой своей землю роет. Гаубичники вряд ли сознаются, тем более что за оружие первыми схватились.
— Ладно, свободен! Пока свободен!
Прокурорский многозначительно выделил голосом «пока». Ох, что-то не нравится мне эта его многозначительность, чую, дальше будет копать.
— Есть, свободен!
Уже на пороге меня догоняют последние слова прокурорского:
— Когда потребуетесь, я вас вызову.
Выскакиваю за порог прокуратуры и только тогда понимаю, как я устал, а ведь просто сидел и на вопросы отвечал. Лучше бы продолжал ящики разгружать — устаешь так же, а на душе спокойнее.
Два дня меня никто не трогал, а на третий опять вызвали в гарнизонную прокуратуру. Едва зайдя в кабинет носатого следователя, я понял — попал. Возле следовательского стола сидел старший лейтенант — артиллерист, у которого я и отнял трактор. Причем, судя по его позе и выражениям лиц обоих, пребывал он явно не в качестве обвиняемого. А если обвиняемый здесь не он, то кто? Я? Подозрения мои подтвердились очень быстро. Прокурорский быстро объявил, что проводится очная ставка между мной и старшим лейтенантом Ивановым, командиром огневого взвода.
— Итак, — почти торжественно начал следователь, — товарищ старший лейтенант, этот сержант под угрозой оружия отнял у вас тягач и сорвал выполнение поставленной задачи?
— Да, это он, — подтвердил артиллерист.
Вот с-сволочь! Внезапно на меня накатило такое же состояние, как тогда на дороге, только гранаты в кармане не было. Ничего, и без гранаты обойдусь. А прокурорский уже обратился ко мне.
— Вы подтверждаете показания старшего лейтенанта Иванова?
— А то, что трактор ворованный был, дела не меняет?
— Не меняет. Дело о хищении трактора закрыто.
— Как закрыто? — ахнул я.
— В связи с гибелью подозреваемого.
— Снаряд в энпэ попал, — вступил в разговор старлей, — погиб наш комдив.
Внезапно до меня дошло, что здесь происходит. За семьдесят лет в наших органах ничего не изменилось — им просто кого-то надо посадить. А поскольку майор удачно соскочил, то самым удобным кандидатом становлюсь я.
— Не подтверждаю. Я вежливо попросил товарища старшего лейтенанта вернуть технику, похищенную из нашей батареи. Он вернул. Ни к каким угрозам я не прибегал.
— Вы ставите под сомнение показания командира Красной армии? — наехал на меня прокурорский.
— Как я понимаю, здесь нет командиров и подчиненных, а есть равноправные участники следственных действий. Я правильно понимаю социалистическую законность?
— Правильно.
Деваться прокурорскому было некуда, пришлось подтвердить. Используя момент, я перешел в контрнаступление.
— Тогда товарищ старший лейтенант, может, расскажет, какие конкретно угрозы я высказывал в его адрес?
Здесь их слабое место, ничего угрожающего я не говорил, и оба расчета это подтвердят. Старлей замялся, вопросительно взглянул на носатого — спелись, сволочи.
— Ну же, товарищ старший лейтенант, скажите, как я вам угрожал?
— Гранатой. Ты вырвал чеку и начал пальцы разгибать, требуя отцепить орудие.
— Потрудитесь соблюдать уставные нормы обращения, товарищ старший лейтенант! Значит, гранатой? Без чеки? И куда же она потом делась?
— Ты сам мне ее отдал!
Старлей повысил тон, видимо, ощущение готовой к взрыву гранаты в руке оставило в его душе неизгладимые впечатления.
— Выходит, три дня назад товарищ старший лейтенант утверждал, что никакого трактора в глаза не видел, а следовательно, никто у него ничего не отнимал. Сегодня он уже показывает, что я у него трактор все-таки отнял, да еще угрожая ему гранатой, которую ему же потом и отдал. И где здесь логика? Вам не кажется, товарищ военюрист третьего ранга, что товарищ старший лейтенант Иванов просто заврался, пытаясь избежать наказания за украденный в нашей части трактор?
— Да как ты… я тебя… Убью!
Дальше сплошной мат, старлей подорвался со своего стула и схватился за кобуру.
— Прекратить!
Прокурорский треснул кулаком по столу и, видя, что старлей продолжает хвататься за кобуру, завопил:
— Конвой!
В распахнувшуюся дверь влетели два лба, которые и утихомирили расходившегося гаубичника, когда он уже держал пистолет в руке. У него точно нервы не в порядке. Я, прикинувшись смирной овечкой, с места не сдвинулся, только лоб покрылся холодной испариной — нелегко мне далось это спокойствие. Мог ведь и в меня пальнуть, придурок.
— Прошу внести в протокол безобразную выходку товарища старшего лейтенанта и его угрозы в мой адрес.
— Да, да, конечно.
Прокурорский, не ожидавший такого исхода, был заметно разочарован. Конвой ведь небось для меня был приготовлен, а пришлось свидетелю руки крутить. В следующий раз будешь внимательней их подбирать, а не всяких неврастеников.
— Подождите в коридоре. Оба!
Ждать пришлось минут двадцать. Сидели под присмотром этих же конвоиров, ТТ старлею так и не отдали. Он бросал на меня злобные взгляды, но рот открыть не решился. Наконец нас пригласили в кабинет.
— Распишитесь в протоколе. «С моих слов записано верно», и подпись.
Старший лейтенант черканул свою подпись не глядя, а я прочитал внимательно. Вроде все правильно, даже про угрозу упомянул, но как-то вскользь, умеют крючки прокурорские сформулировать так, что на хромой козе не подъедешь.
— Пока свободны.
Это он мне. Вот именно, что пока. Только когда порог гарнизонной прокуратуры остался позади, меня начало колотить от нервного напряжения — посадят, как пить дать, если только к стенке не поставят.
Способность нормально соображать вернулась ко мне, только когда я к станции подходил. Итак, что у них против меня? Показания лейтенанта. Его слово против моего. Показания артиллеристов? Они почти ничего не видели. Свои? Их еще надо расколоть. В суде присяжных, да при хорошем адвокате… Вот только до присяжных еще больше полувека, да и адвоката не предвидится, а трибуналу и показаний лейтенанта, плюс его архаровцев, вполне может хватить. Да и на моих могут так нажать, что кто-нибудь не выдержит. Плохо все, очень плохо. Но про Рамиля и его карабин никто и не вспомнил, а вот это хорошо, может, и дальше не вспомнят. Не вспомнят, конечно, не вспомнят. Пока у них есть я.
