— Ты подумай только, Густав Карлович, — удивленно качая головой сказал Его Высочество, — тоже Романов, но не родственник…
— Велика Россия, — ответил я, — и Романовых в ней, наверное, все же больше чем Маннергеймов.
— Да, наверное, — ответил Михаил Александрович, о чем-то задумавшись, потом тряхнул головой и добавил, — Ты, Густав Карлович ничего такого не подумай, но ведь до самого последнего времени мне казалось, что все уже кончено. Ну, еще день, ну два, ну месяц, ну полгода… В общем, все, конец.
Я ведь историю как-никак помню, и знаю, что санкюлоты делают с Бурбонами. А тут — раз, и все поменялось. Снова конь, палаш, я снова командую, и эти команды выполняются. Все это не во сне, когда просыпаешься со стуком сердца у горла, и понимаешь, что то, что сейчас было, это опьянение атакой, свист пуль, топот копыт — это всего лишь сон, морок, счастливый мираж…
Тут я решился задать Великому князю один вопрос. Но, едва я произнес, — Ваше Императорское Высочество… — как Михаил Александрович, прервав меня, сам дал ответ на невысказанное мной.
— Нет, Густав Карлович, больше никакого Высочества, — сказал он, нервно дергая щекой, — умерло Высочество, когда ошалевшие от жажды власти политиканы отняли ее у моего брата под дулами револьверов аки ночные тати. До недавнего времени я был лишь гражданином Михаилом Романовым, существом никчемным и никому не нужным. А теперь есть еще и товарищ генерал-лейтенант Михаил Романов, и этот человек мне нравится, пожалуй, даже больше всех остальных.
Его никто не заставит прятаться в тылу, жениться на "правильной" супруге, или присутствовать на совершенно неинтересном ему балу. А что же касается "товарища", скажу тебе, что чувствую принятым себя в некий могущественный рыцарский орден. Не морщись, Густав Карлович. Эти "товарищи" совсем не те, что были всего месяц назад. А их Сталин ничем не похож на жалкого болтуна и фигляра Керенского, и даже на прожектера Ульянова.
Он, и его янычары, гвардейцы, чем-то похожие на преторианцев из будущего, сметут любого, кто будет мешать их планам. Сейчас им нужно чтобы мы с братом были на их стороне. В случае нашего правильного поведения это "сейчас" станет вечным, а мы сможем участвовать в восстановлении того, что когда-то было Российской Империей. Нам хотят показать — как надо было управлять Россией.
Кстати, Сталин решился еще на одну вещь, на которую не хватало духу моему брату. Он объявил монополию внешней торговли, и монополию на торговлю хлебом внутри страны. Вот так вот, учись Густав Карлович, с каждым шагом "товарищи" приобретают сторонников, и уничтожают врагов. Германский флот у Эзеля, Керенский, большевистские "бешеные" во главе с Троцким и Свердловым, Гучков, теперь хлебные спекулянты… А ведь прошел только месяц Что же будет дальше?
Вздохнув, Михаил Александрович отвернулся в другую сторону. Пока мы с ним беседовали, станция потихоньку оживала, наполняясь тот суетой, которая обычно бывает на фронте. Казаки и текинцы выводили из вагонов и седлали лошадей. Конское ржание, крики, разговоры, торопливо выкуриваемые цыгарки. Все было, как в Гатчине, но с обратным знаком, там была погрузка, а тут разгрузка. Текинцы, лишь сев на коней, тут же взяли станцию в кольцо дозоров, никого не выпуская за посты. Казаки собирались немного дольше. Вот мимо нас под уздцы провели несколько легких подрессоренных бричек, запряженных сразу четырьмя лошадьми. К моему изумлению, на барском месте, с достоинством, расставив колеса, расположились пулеметы "Максима". Я чуть не потерял дар речи, но все пояснил его Императорское Высочество.
— Вот, смотрите, господин барон, — сардонически улыбаясь, сказал он, — святая простота, ничего особенного: бричка, четыре коня и… пулемет. Наши "друзья" уверяли меня, что в наших условиях это самая совершенная машина смерти, по своей эффективности превосходящая даже наши броневики. Двадцать броневиков я в одном месте собрать не смогу, а эти пулеметные брички, которые казаки называют тачанками — запросто. По грязи броневики не пройдут, а тачанки — легко. У броневика кончилось горючее, и он встал, а коню нужна лишь трава, овес или ячмень. На крайний случай хватит и одной травы. Так что, посмотрим…
Не успели мы выгрузиться и освободить вагоны, как к станции подошел второй эшелон нашей кавалерийской группы. В нем были только казаки, без текинцев и броневиков. Едва они начали выводить лошадей из вагонов, как со стороны Риги прилетел германский аэроплан. Судя по заостренной форме фюзеляжа, клиновидному хвостовому оперению, и двухместной кабине, это был "Альбатрос" серии "С".
Помня о негласном перемирии, Михаил Александрович приказал не стрелять в германца. Но немцы решили иначе. Низко пролетев над станцией, аэроплан сбросил несколько мелких бомб, а наблюдатель дал длинную очередь из пулемета. Кто-то охнул, заржала раненая лошадь. Меня откровенно возмутило такое варварство со стороны германцев. Но, что я мог сделать?
Аэроплан начал разворачиваться для второго захода. И тут я увидел, как пулеметная башенка одного из броневиков начала быстро разворачиваться вслед за "Альбатросом". До цели было примерно полверсты, невероятно много для стрельбы по подвижной мишени. Но на дульном срезе огромного пулемета затрепетало малиновое пламя, и раздался звук, будто какой-то великан разом разорвал полотнище толстого брезента. Тяжелые пули, оставляя за собой легкие дымные следы, подобно густому рою разъяренных ос ушли к цели, и прошили "Альбатрос" от винта до хвостового оперения. Будто споткнувшись в воздухе, тот вспыхнул ярким бензиновым пламенем, и бесформенным горящим комом рухнул вниз.
Когда к месту падения вражеского аппарата подскакал дозор текинцев, то все было кончено. И летчик и наблюдатель оказались мертвы. Они были убиты еще в воздухе. Пуля пулемета калибром в шесть линий не оставляет после себя раненых. Неприятное зрелище — человек разорванный пополам. Но, не будем об этом. Если нам придется иметь дело с вражеской пехотой, кавалерией или даже легким бронепоездом, то, подобная "шайтан-машина" — так текинцы окрестили бронемашины потомков, может принести много неприятностей германцам.
Первый эшелон основных сил бригады прибыл к полудню, когда наши разъезды уже контролировали местность на пару верст вокруг, а место у перрона освобождено от порожних вагонов. С ними поступали просто — как можно дальше заталкивали на ветку, ведущую к Риге. Все равно, Венден — это последняя станция на нашей стороне фронта. Если к нам в гости заявится германский бронепоезд, то немцам придется решать, что делать с этой бесконечной пробкой из платформ и теплушек.
