Вообще-то союзник — не слуга, и так нагло держать себя с ним не просто свинство, но верный способ его лишиться. Речь не идет о нарушенном обещании — тут-то как раз все правильно. Я о другом. Ну лишил ты его городов и золота — пускай. Но зачем же при этом еще и издеваться? Ведь пред тобой не холоп — брат и, между прочим, наследник датского короля, во всяком случае, пока у Фредерика нет сыновей[58], а ты шутки-прибаутки. Ему и без тебя известно, что бережливость лучше богатства и что люди богатеют не великим приходом, а малым расходом.
Под конец, окончательно разошедшись, Иоанн уже после своего «дирижирования» и вовсе начал откровенно издеваться над новоиспеченным зятем:
— Коль жирно есть, дак непременно усы засалишь, а ты постненького, постненького.
Или:
— Кашляй помалу, чтоб надолго стало.
Тоже мне экономист выискался. Так и укатил несолоно хлебавши в Каркус божьей милостью король ливонских, эстляндских и летских земель, он же наследник норвежский, он же герцог шлезвигский, голштей- нский, стормарнский и дитмарский, он же граф ольденбургский и дельменгорский, как высокопарно подписывался Магнус в своих посланиях. Титулов немерено, но что в них проку? В карманах пусто, а в сундуках вместо золота белье и одежды — приданое двоюродной племянницы Иоанна Марии Владимировны.
Укатил не просто обиженный и разочарованный в своих несбывшихся надеждах — униженный и оскорбленный, а такого никто и никогда не прощает. Его жене Машеньке легче — девчонка пока что ничего не понимала, ни на минуту не расставаясь со своими куклами. Оно и понятно — в тринадцать лет ни о чем другом думать не хочется.
Доктор Фелинг уехал чуть позже, оставшись недоволен тем, что Иоанн так и не пообешал Ригу сыну герцога, и нужно постепенно готовиться к отъезду самому, изнывая от нетерпения в ожидании, когда же подсохнут дороги и можно будет выдвигаться в путь. На мой взгляд, они все давным-давно пересохли, но, увы, решал не я, а потому мы выехали во второй половине апреля, прибыв к Долгорукому в день святой Елизаветы Чудотворицы[59], которую якобы спас Георгий Победоносец, чья память отмечалась накануне.
Почему я вспомнил про этих святых? Да я про них и вовсе никогда бы не знал, если б тесть не упомянул в своей приветственной речи. И как ловко обыграл, паразит. С речуги этой все и началось, а дальше пошло-поехало, закрутилось-завертелось, да так, что только держись…
Глава 16
ТАК Я ЖЕНИХ ИЛИ ОПАЛЬНЫЙ?
Ну и сват мне достался! Кабы знать, так я уж постарался бы, чтобы он и близко к порогу терема не подошел. Называется, доверил козлу капусту…
Но обо всем по порядку.
Начиналось все как и положено. В селище Бирючи царский поезд въезжал как и водится — пышно, чинно, под торжественный звон колоколов, разлетавшийся вширь по всей округе и наглядно подтверждавший почет, которым государь удостоил своего верного слугу, воеводу и князя Андрея Тимофеевича Долгорукого. Бедные вороны не знали, куда им приткнуться, и летали чуть ли не над нашими головами, так что первыми встречали нас именно они. Дурной знак, между прочим. Это я вам точно говорю — на себе убедился.
Сам Андрей Тимофеевич встречал дорогих гостей в блестящей на солнце ферязи, сплошь расшитой золотыми и серебряными нитями.
«Никогда такой на нем не видел, — не преминул заметить я. — Или он все сто рублей, что я ему дал, на нее спустил?»
В руках на подносе, покрытом вышитым полотенцем, как и положено, хлеб-соль. Словом, все по стандарту. Речь мне его, скажем прямо, понравилась не очень, особенно как он обыграл церковные праздники. Если пересказать вкратце, то смысл сводился к тому, что Иоанн не случайно заявился именно в этот день, словно Егорий-победитель, который спас несчастную деву от злого змия — глазами в мою сторону зырк-зырк, — обвязав ее своим поясом и как овцу доставив в город. Нашел с кем сравнивать. Это что же за намеки — даже обидно!
А дальше был поцелуйный обряд, и целовать Иоанну досталось не супругу Андрея Тимофеевича, а мою Машеньку! Бледная как полотно — должно быть, от волнения — и до чего же прекрасная. Ну а царь, как водится, полез целоваться, только не так, как положено. Иными эти поцелуи были, явно не обрядными. Смотреть противно на старого греховодника. Но я стерпел, только отвел глаза, чтоб не видеть. Вначале поглядел на князя. Так и есть — чуть не трясется от радости. Не иначе как и он заметил необычность поцелуя. Любоваться на его ликование мне тоже не хотелось, и я скользнул взглядом дальше, по толпе, что собралась. И вот тут-то чуть не охнул.
Светозара стояла в первых рядах. Скромненько так, не- приметненько. И одежда хоть и нарядная, но ничем особым от прочих не отличалась. Но как она смотрела на царя. Не просто — с пониманием. А на губах торжествующая улыбка. Уверенная такая, красноречивая. Мол, все идет как надо. Кому? Ей?
А едва заметила, что я на нее смотрю, улыбка у нее тут же пропала. Только очень уж она ликовала в этот миг, так что с губ она ее согнала, а из глаз убрать не получилось. И мне почему-то припомнилась осенняя ночь, когда мы с ней возвращались с полянки, а она ревела. Навзрыд. Тогда-то я, чтобы ее утешить, спросил:
— Неужто тебя всех наговоров лишили? Даже добрых не оставили?
— Оставили, — ответила она сквозь слезы. — Да что в них проку-то?!
— Ну как же, — рассудительно заметил я. — Значит, лечить ты все равно можешь. И болезни заговаривать, пусть и не все, и разные там присухи составлять, чтоб люди друг дружку любили. Так чего ж тебе еще? Вот и пользуйся. А народ тебе за это спасибо скажет.
— На что мне спасибо? Я ж хочу, чтоб меня боялись, — заявила она тогда и насмешливо фыркнула. — Болести, присухи… — И вдруг осеклась, как-то странно на меня поглядев, а потом, помолчав, не произнесла — пропела: — Ай и впрямь, пожалуй, я тебя послушаюсь. Благодарствую, князь-батюшка, за мудрое слово. Вразумил девку глупую.
И низко поклонилась. До земли. А в глазах искорки зажглись. Странные такие, насмешливо-загадочные. Как бесенята — прыг-прыг, скок-скок.
Мне отсюда не разглядеть, но я был уверен — эти искорки и сейчас скачут в ее глазах. Прыг-прыг. Скок-скок. Радуются вместе с хозяйкой. А чему?
От всех этих мыслей я чуть не пропустил своей очереди на поцелуй. Губы у Маши были отчего-то холодные. Лицо мраморное, и губы такие же. Да и сама она стояла как неживая.
Когда дошла очередь до вина, Борис Годунов сунулся было выполнить свою обязанность — он же кравчий, ему все надо пробовать в первую очередь, в том числе и вино на подносе, но Иоанн тут же небрежно его в сторону и за кубок. Он даже пил, не отрывая глаз от княжны.
