И вообще, она не только знатная повариха, но и хозяйственная. В своем доме чисто прибрано, в моих хоромах тоже порядок, в подклетях всякого добра успела припасти чуть ли не на год вперед. В конце концов, у меня в кармане не убудет, если выну оттуда еще несколько рублей. Короче говоря, как русский человек, я отнесся к этому факту снисходительно.
Махнув рукой и оставив запрошенные тридцать рублей на окончательную достройку терема, а также подарив пару золотых дукатов «на зубок» новорожденному, я поехал забирать у Ицхака причитающиеся мне деньги — были кое-какие задумки.
Узнав, что меня отправляют в поместье, расположенное аж под Нижним Новгородом, купец изрядно расстроился.
— Это опала, — сокрушенно констатировал он.
— Ну не обязательно, — неуверенно возразил я.
— Нет, это опала, — настаивал он на своем и поморщился. — Вэй, как все неудачно складывается!
Еще больше он помрачнел, когда получил ответ на свой вопрос, который задал мне как бы походя: «Кто станет королем Речи Посполитой?»
Выборы проходили больше месяца назад, и результат Ицхак уже знал, но он оказался несколько непонятным, можно сказать, загадочным. Дело в том, что, невзирая на уверенную победу младшего брата французского короля принца Генриха, в настоящий момент на продолжающемся до сих пор сейме помимо обычных артикулов — что-то вроде королевских обязательств перед той же шляхтой — составлялся другой документ[60]. О его содержании купца также осведомили, причем всего за три дня до моего визита, и потому Ицхак не без оснований сомневался, что принц согласится подписать те непомерные требования, которые знать туда вогнала.
Я понимаю, что ради королевского венца можно закрыть глаза на пятидесятилетнюю старуху, которую ему подсовывают в жены[61], благо что ночью темно и при исполнении супружеского долга вовсе не обязательно любоваться морщинами на ее лице, но оплачивать все долги прежнего короля — это чересчур. К тому же ему и потом нечем будет пополнить свой кошель с серебром, поскольку Генриху и дальше надлежит каждый год выкладывать в казну четыреста пятьдесят тысяч злотых из своих личных доходов. Если посчитать это в марках, то получается… — Ицхак закатил глаза кверху, долго шлепал губами, умножая и деля, после чего сокрушенно заявил: — Получается большой убыток.
— Зато королевская корона, — усмехнулся я.
— Таки что проку в этой короне, хотел бы я знать?! — возмутился Ицхак. — Если добавить к этим расходам обязательства выставить несколько тысяч солдат пехоты против вашего государя и послать французский флот на Балтику, да еще обеспечить строительство польского флота, то… — Купец вновь почмокал губами и уверенно подвел итог: — Половина всей казны Франции — это самое малое, чем он отделается, да и то лишь при том, что в этой стране исправно собирают налоги. Я бы с такими условиями нипочем не согласился, — твердо заметил он.
— А корона? — вновь повторил я.
Да что корона, если предстоят такие расходы! К тому же право на нее имеет только он сам, но никак не его дети. Хоть бы о них позаботился. Впрочем, что я! О них ему заботиться как раз ни к чему — откуда у Генриха возьмутся дети с такой женой?! И зачем красавцу-принцу такие кабальные условия, хотел бы я знать? Потому я и спрашиваю: не было ли у тебя, почтеннейший князь, некоего видения относительно нового короля Речи Посполитой, ведь то, что предложили молодому принцу, — это грабеж, а если он откажется, то придется объявлять новые выборы, в которых совершенно ничего не ясно и…
— Было видение, — кивнул я, перебив разгорячившегося не на шутку купца.
— И?
— Это Генрих Французский, — подтвердил я.
Ицхак сразу сник и в ответ на это скорчил такую гримасу, будто ему подсунули под нос свиное ухо. Судя по всему, анжуйский герцог его явно не устраивал и он рассчитывал услышать от меня нечто иное. Еще бы. Если уж тот вместе с братцем Карлом IX так круто и безжалостно расправился во время знаменитой Варфоломеевской ночи[62] с гугенотами, которые, как ни крути, хоть еретики, но все-таки христиане, оставалось только догадываться, что он может отчебучить на польском троне с евреями. А их в королевстве, как назло, в те времена насчитывалось преизрядное количество, и преимущественно беженцев.
— А что, уже начались новые гонения? — сочувственно осведомился я.
— А они вообще когда-нибудь заканчивались для нашего народа? — язвительно поинтересовался в свою очередь Ицхак. — Впрочем, можно сказать и так, потому что лет сто назад с нас требовали деньги за каждый глоток воздуха, который мы, дескать, оскверняем, но такого, как сейчас, еще не бывало. И ты как назло ухитрился угодить в опалу. Вэй, какое неудачное ты выбрал для нее время! — посетовал он.
— Так вроде бы католики сейчас разделились, и им не до вас, — возразил я.
Им всегда до нас, — тяжело вздохнул купец. — Но раньше нас хоть защищали папы, потому что кое-что имели и это кое-что было весьма изрядных размеров. А лет двадцать тому назад или чуть меньше того пришел Павел IV[63], и тут-то все и началось. Да что я тебе говорю — ты же сам, как мне рассказывал, всего несколько лет назад был в Риме, — встрепенулся он, — а потому своими глазами видел гетто, которые по повелению римских пап создали для нас чуть ли не в каждом городе.
Честно говоря, я даже не нашелся, что ответить. В моем наивном представлении все гетто были неразрывно связаны с холокостом, фашизмом и так далее, но ведь сейчас-то я нахожусь на четыреста лет раньше, так откуда они взялись? И я на всякий случай помотал головой.
— Я пробыл в Риме недолго, и ты уж прости меня, но больше занимался своими вопросами, — осторожно возразил я.
— Все были заняты своими вопросами, а бедный еврей, который никому не делает зла… — Он, не договорив, сокрушенно махнул рукой. — А сколько книг было тогда сожжено, вэй! И каких книг! Спрашивается, зачем? Если ваши подданные не умеют читать на своем родном языке, то как они смогут одолеть наш иврит?!
— Это все, конечно, хорошо, — осторожно начал я, но тут же спохватился и торопливо поправился: — То есть в смысле, наоборот, плохо, и даже очень плохо, я всей душой сочувствую вам, но мне все-таки не совсем понятно, почему ты так расстроился моей отставкой? — полюбопытствовал я.
— Тебе хорошо. Царь любит иноземцев и привечает их, — вздохнул Ицхак еще раз. — А нас он прямо-таки ненавидит. Можно подумать, что еврейский мальчик украл у него в детстве вкусный пасхальный кулич. И куда деваться сейчас нашему бедному народу? Из Испании изгнали, из Италии гонят, из германских земель тоже — таки куда? В Польше при прежних королях[64] нашему народу жилось относительно славно, если только евреям вообще бывает славно в этом мире. Я уж было собрался вывезти всю свою семью в Краков, а теперь не знаю, ибо чего хорошего можно ждать от человека, который режет своих же христиан как овец. Потому наша община и подумала — иметь в добрых знакомых такого образованного и красивого молодого фряжского князя, выбившеюся в любимцы к самому царю, всегда славно, особенно в столь беспокойное, тяжелое время. Кстати, противоядие, что тебе пригодилось в Новгороде, тоже не мое — заботясь о твоей безопасности, мне его принесли весьма почтенные и уважаемые люди — Соломон бен… — И оборвал себя на полуслове, устало махнув рукой: — Хотя какое значение имеют ныне их имена. Впрочем, я рад, что ты хоть остался жив. Может статься, что эта опала временная, и ты вновь… — Он не договорил, уставившись на меня с надеждой.
