— Яко в Москве палаты будут, — добавил худощавый Михайла.
— Токмо не каменны — того не могем, — степенно уточнил осторожный Ляксандра.
— Хошь в лапу, хошь в обло — мы по-всякому, — уверенно заявил Пантелей.
— Платили бы вовремя, — вздохнул Метелица.
Остальные помалкивали. Когда мастера говорят, подмастерьям соваться негоже — можно схлопотать по уху.
— Платить будут вовремя. Ежели хоть на день Дубак задержит, вы сразу к Тимохе. Он волшебное слово знает, так что подсобит, — заверил я. — Лишь бы стряпуха с едой не подвела.
— Вот ишшо! — не выдержав, звонко отозвалась Корзуниха. — Было б с чего, а уж я наварю — вместях с котлом проглотят. А коль что, Наталка моя подсобит.
— Енто верно, — подтвердил степенный Пантелей. — Баба она справная. В руках все горит. Да и дочка ее тоже в естьбе художествами володеет.
— С чего варить — будет, — кивнул я Корзунихе. — Если не будет — тоже к Тимохе. Он найдет. Но к осени, к Покрову, терем должен стоять готовый. А лучше к новому году, — вовремя вспомнил я про первое сентября. — Только мне не абы как, а чтоб глянуть и ахнуть. Вот тут я намалевал кое-что. Хочу такое же. — И выложил на стол чертеж.
Художник из меня не ахти, но мастера разобрались, вникли, а Михайла даже внес кое-какие уточнения и изменения. Оказывается, ему давно уже хотелось построить нечто эдакое, да никто не заказывал, а тут само в руки прыгнуло.
— Башенку-то со стрельней, али енто колокольня будет? — то и дело любопытствовал он, изучая мой корявый набросок.
— А крышу могем разной — туточки шатром пустим, а здеся бочечкой поставим, — присоединился к нему Пантелей.
— А за дымарь[67] я сам примусь, — вторил Калага. — Такого ни у кого не будет — ты первый, княже. Всю душу вложу.
— Ну и я не обижу. И обещанное получите, и от себя сверху прибавлю, — посулил я им.
Старосту я тоже сумел заинтересовать, чтобы не вздумал жульничать.
— На этот год подати скошу всему селу, — заявил я ему наутро. — Но только ежели жалоб от них не услышу. — И ткнул пальцем в сторону энергично трудившихся плотников, — Хоть одна будет — серебрецо не в срок дал или с кормами пожадничал — все. Считай, ничего не говорил. По воскресеньям им по чарке вина в обед.
— Когда? — вытаращился на меня Дубак. — На Пасху, что ли? Так прошла давно.
Я мысленно выругал себя и поправился:
— В неделю. И вот еще что: надо на стенах стрельни подновить. Небось все село сюда бежит, коль что.
— Бежит, — подтвердил тот. — Некуда, князь-батюшка, боле и бечь-то. До Нижнего далече, ну и Волга опять же. И я бегу.
— Вот и подновляй, коль так. Для себя.
Потом приступил к детальному обходу села. В целом жили они ничего — я встречал деревни куда беднее. Разумеется, домишки были убоги и малы, но — домишки, а не полуземлянки. Амбары, правда, пустовали, но после посева яровых так оно везде.
— Ноне крапива пошла, лебеда — тепереча с голоду не помрут, — жизнерадостно сообщил мне Дубак, семенивший чуть сзади.
— А что, зимой мерли? — строго спросил я.
— Дак старики да две вдовицы. Ну и детишков пяток али поболе, — замялся тот.
— С голоду? — уточнил я.
— Дак с чего ж ишшо — знамо дело, с него.
— Этой зимой от голода хоть одна помрет али дите — считай, что ты не староста, — категорично заявил я.
— Самому, что ли, кормить их?! — возмутился Дубок.
— Не хочешь кормить — помоги им поле вспахать. Да засеять. Да урожай собрать, — жестко рубил я фразы. — Думаешь, не знаю, сколько к твоим рукам прилипнет, пока от них до меня дойдет? Так что думай. Пожадничаешь — больше потеряешь.
Я торопился сделать все в ближайшие недели. Чутье подсказывало — надолго засиживаться мне тут не дадут. Откуда оно взялось — не знаю, но я ему доверял. И не обманулся. Всего один день получился у меня относительно свободным, а на второй за мной приплыли. Гребцы были молчаливы, стрельцы угрюмы и неразговорчивы. Хорошо хоть, что десяток возглавлял Истома. Одно знакомое лицо — уже неплохо.
— Государь за тобой прислал, — сурово заявил он вместо приветствия. — Сказывал, немедля везти по неотложному делу.
— В Москву? — уточнил я.
— В Александрову слободу, — поправил он.
Тимоху я хотел оставить за старшого, чтоб наблюдать за всеми работами, но очень уж он просился, и я уступил, хотя половину ратных холопов все равно оставил, прихватив с собой лишь пятерых из десятка.
В пути Истома по-прежнему оставался так же суров и со мной почти не разговаривал. На сердце становилось все тревожнее. Что-то было не так, что-то неправильное в том, как меня сопровождали. Потом дошло. Это ж не почетный эскорт, а стража, и не сопровождают они меня вовсе — конвоируют, бдительно следя за каждым шагом, чтоб не удрал. Опаньки! Это за что ж такая немилость? Или у Иоанна Васильевича снова немцы сбежали? Но я тут при чем?
Стал пытаться разговорить Истому, но на сей раз стрелец вообще не реагировал на мои вопросы, словно вовсе их не слышал. Лишь на подъезде к Александровой слободе, уже после того, как мы миновали рогатки первой из застав на подступах к ней, он еле слышно спросил меня:
— Верно ли, что ты о прошлое лето на подворье князя Михайлы Ивановича Воротынского живал?
— Верно, — удивленно ответил я. — А что случилось?
Он с жалостью посмотрел на меня и вздохнул:
— У меня брат тож под Молодями был, у князя Дмитрия Ивановича Хворостинина. Слыхал про такого?
— Да мы с этим князем бок о бок…
— Вот и брат о нем славно сказывал, — кивнул Истома. — О нем и… о тебе. Потому и не верю я, что ты вместях с князем… — Он осекся, не договорив, лишь буркнул: — Сам все узришь, когда на Пыточный двор попадешь, а мне с тобой недосуг. Уж больно много люда развелось — не угадаешь. — И бросил вороватый взгляд назад, на своих стрельцов.
— Понятно, — кивнул я, беспардонно соврав.
На самом деле мне было ничегошеньки не понятно. Кое-что забрезжило в голове, когда я поднапрягся, выковыривая из нее нужные знания. Вроде я и про это читал, только что — хоть убей, не помню.
Вспомнил я гораздо позже, но уже в самой Пыточной. Помогли вспомнить.
— А вот и еще один изменщик! — Первые слова, которыми меня встретили, едва я спустился по осклизлой лестнице.
Где-то мне уже доводилось слышать нечто подобное. Приглядевшись, понял — ничего удивительного. Слова схожи, потому что музыка, то бишь голос, одинакова — государь развлекается. И как только ему не надоест возиться в кровище наравне со своими катами?! Я едва зашел, как чуть не стошнило — настолько сильно несло, а ему хоть бы что. Вон даже платье свое измазюкал. Хоть и сумрачно в пыточной, но темно-бурые пятна хорошо видны даже на алом сукне, особенно в тех местах, где оно расшито золотыми нитями. Сты добиша!
