Так вот почему он так предусмотрительно заботился о моей жизни. А я-то думал, что… Стало немного грустно, хотя я особо не расстроился — отъезд из Москвы был слишком радостным событием, чтобы его могло пригасить это разочарование. Да и понять Ицхака было можно.
Я вначале решил успокоить купца, обнадежив его, чтоб он смело вывозил своих домочадцев в Краков, поскольку Генрих продержится на своем престоле всего год, а потом удерет обратно во Францию, но, открыв рот, почти сразу закрыл его, так и не сказав ни слова. А почем мне знать — вдруг этот ярый католик успеет за свое краткое пребывание настряпать столько антисемитских указов, что семье Ицхака и впрямь придется худо? К тому же его будущий преемник[65] на польском троне мужик хоть и разумный, но, если память мне не изменяет, не просто католик, а тяготеющий к иезуитам, от которых евреям навряд ли стоит ожидать чего-либо доброго. И получится, что я хотел сделать как лучше, а вместо этого… Нет уж, лучше не рисковать.
Оставалось развести руками. Словом, прощание с купцом получилось грустным, и обнадежить его мне так и не удалось.
А на следующий день я уже плыл в свое поместье, благо дорожка удобная — прыг в ладью на пристани, что на Яузе, и кати себе вниз по Москве-реке. Даже гребцы не нужны — течение само донесет. Достаточно одного рулевого у кормила, и все. А потом Москва тебя с рук на руки передаст Оке, и вновь кати по течению. А уж когда закончится и эта река, вот тебе Дятловы горы, вон Кремль из красного кирпича, а по ту сторону Волги, чуть ли не напротив города, поместье. Высаживайся, обустраивайся, обживайся. Места хоть и диковатые, пошаливают, но зато хлебные. Пшеница не ахти, но рожь родит славно.
Все это и еще много всякой всячины вывалили на меня в Нижнем Новгороде, куда я заглянул на один денек. Затем пришла очередь поместья. Врать не буду — и впрямь природа та еще, залюбуешься. Крутом тихо, красиво. А то, что пошаливают, я догадался сразу. Небось где-нибудь под Дмитровом или возле Суздаля такого высокого вала вокруг хозяйского терема не строили. Да еще частокол поверху, а ряжи[66] хоть и не толстые, но в ширину метра два, а то и три. Видно, солидные шалуны в округе бродят.
Внимательно оглядев терем, я лишний раз в этом убедился — бревна черные, и гарью пахнет. Выходит, последний пожар был не так уж давно. А как заехал с другой стороны, чуть не ахнул — какое там давно! Заднюю половину всех строений как корова языком слизнула. Огненным.
Возле пепелища лениво возились несколько человек. Оказывается, старосте деревни еще с осени прежний владелец поставил задачу восстановить терем и укатил в Москву. Староста, здоровенный хитрован-мужик с жуликоватыми глазами и огромным бугристым лбом, отыскал бригаду плотников, которая сейчас и изображала трудовую деятельность. Изображала, потому что хитрован слова не держал, уговоренные деньги не выдал, а кормил так погано, что можно протянуть ноги.
Говорить со старостой по прозвищу Дубак — наверное, из-за шишек на лбу, я отрядил своего стременного. Пусть привыкает — как-никак ему тут в первую очередь придется за всем следить и контролировать. Тимоха — малый простой, но не простак, а потому, едва только староста начал юлить, ссылаясь на недород, молча выложил на столешницу кулак.
— А серебрецо на следующей седмице непременно сыщется. Обоз с товаром я уже в град послал — вот-вот вернутся, — зашустрил тот еще сильнее.
Тимоха кивнул и, выложив на стол второй кулак, принялся задумчиво их разглядывать. На старосту он вообще не обращал внимания.
— А корма что ж… С запасов кормим — боле не с чего. Ну и что с того, что они малость повяли, подгнили да чуток заплесневели? Чай, не бояре, — произнес поникшим голосом хитрован, чуя недоброе.
— Угадай, каким я тебя приложу? — спросил Тимоха.
Я только хмыкнул, наблюдая любимую забаву своего стременного.
— Левым, — машинально ответил Дубак и через мгновение размазался по стене.
Не угадал, — с укоризной произнес Тимоха, приподнимая старосту за грудки. — А теперь?
— Правым! — завопил Дубак и… вновь завалился подлавку.
— Угадал, — кивнул Тимоха. — Так что с кормами?
— Будут корма, все будет, — заверил тот, не торопясь вылезать из своего убежища.
— А серебрецо?
И серебрецо будет, токмо не сразу. Вот когда…
— Угадай… — перебил Тимоха.
— Вот когда вылезу из-под лавки, и сей же час будет, — поправился Дубак.
Ужинать я уселся вместе с плотницкой артелью, и дородная повариха Корзуниха с румянцем во всю щеку навалила мне здоровенную миску каши, обильно политую душистым конопляным маслом. Есть было не просто можно — нужно. Остальные оцепенело застыли — князя за своим столом видеть им еще не доводилось — и лишь спустя время принялись жевать, робко поглядывая на загадочного фрязина, который — эхма, чудны дела твои, господи, — не чурается вот так запросто трапезничать с плотницкой артелью. Но аппетит вскоре взял свое, и они быстро меня догнали, а потом и обогнали.
— Трапеза хороша? — спросил я, когда народ насытился.
Таку кашу кажный день исть, дак мы к осени не терем — дворец отстроим, — заверил меня невысокий старшой по прозвищу Калага.
У них вообще, как я выяснил спустя десяток минут после начала беседы, в основном были в ходу прозвища. Только троих звали по крестильным именам: Михайлу, сына Борисова, Ляксандру, сына Васильева, да Пантелея, сына Иванова. Прочих же — Метелица, Белоглаз, Грач, Кулека, Моляк и Беляк.
— Яко в Москве палаты будут, — добавил худощавый Михайла.
— Токмо не каменны — того не могем, — степенно уточнил осторожный Ляксандра.
— Хошь в лапу, хошь в обло — мы по-всякому, — уверенно заявил Пантелей.
— Платили бы вовремя, — вздохнул Метелица.
Остальные помалкивали. Когда мастера говорят, подмастерьям соваться негоже — можно схлопотать по уху.
— Платить будут вовремя. Ежели хоть на день Дубак задержит, вы сразу к Тимохе. Он волшебное слово знает, так что подсобит, — заверил я. — Лишь бы стряпуха с едой не подвела.
— Вот ишшо! — не выдержав, звонко отозвалась Корзуниха. — Было б с чего, а уж я наварю — вместях с котлом проглотят. А коль что, Наталка моя подсобит.
— Енто верно, — подтвердил степенный Пантелей. — Баба она справная. В руках все горит. Да и дочка ее тоже в естьбе художествами володеет.
— С чего варить — будет, — кивнул я Корзунихе. — Если не будет — тоже к Тимохе. Он найдет. Но к осени, к Покрову, терем должен стоять готовый. А лучше к новому году, — вовремя вспомнил я про первое сентября. — Только мне не абы как, а чтоб глянуть и ахнуть. Вот тут я намалевал кое-что. Хочу такое же. — И выложил на стол чертеж.
