прах отдельные ветки, сучья и листья, но безумная, как и её создатель, флора шла на костер такой плотной и переплетенной массой, что одномоментно полностью прогореть не могла. Я добавил Силы в Огненное Заклинание, но это действие не особо помогло — вскоре Магический Огонь погряз под кучей «сырого топлива», зачадил и, лишенный притока кислорода, окончательно погас.
Вот тут-то самое главное и началось: метнувшиеся к нам со всех сторон подвижные лианы, в одно мгновение плотно спеленали нас по рукам и ногам, так, что и совсем не продохнуть. Часть замкнутого круга раскрылась, и по образовавшемуся коридору, заложив руки за спину, к нам двинулся Сенька-Дуб, сияющий, как начищенный медный пятак.
— Ну, гости дорогие, — произнес он, явно наслаждаясь нашим беспомощным положением, — стоило так трепыхаться? Особенно тебе, старик? Подох бы себе спокойно, без мучений, как я и обещал.
— Бороться за свою жизнь стоит всегда! — прохрипел я, чувствуя нарастающее давления спеленавших меня лиан. Слабые старческие косточки уже потрескивали, грозя вот-вот лопнуть. — Даже если тебе и под сраку лет! — Я почувствовал, что во мне разгорается настоящий гнев к этому ухмыляющемуся ублюдку, решившего взять на себя функции Божественной Канцелярии — кому жить, а кому умереть. Сердце пошло «в разгон», а в груди запекло, как будто там раскачали маленький ядерный реактор. — А на твои сраные обещания, я клал с прибором! Западло перед такой гнидой унижаться!
— Ну-ка, подь сюды! — произнес Аверьяшка, хотя мог и не произносить это вслух.
Послушные его воле растения подтащили мою обездвиженную тушку к Хозяину, оторвав её от земли. Он подошел ко мне вплотную, выдернул финку из-за голенища сапога и посмотрел мне в глаза. — Хоть и не князек ты, старикан, но заговорил, прямо как они… — Он поднес острие финки к самому моему глазу и неожиданно запел:
— Эх яблочко, да с голубикою,
Подходи буржуй, глазик выколю,
Глазик выколю, другой останется,
Чтоб видал говно, кому кланяться [1]!
[1] Песня Шарикова из кф «Собачье сердце» по мотивам одноименной повести М. Булгакова. Ленфильм,1988 г. Реж. В. Бортко.
Но, твою ж, мать! Тут-то меня в очередной раз основательно и «порвало». Я опять истерически заржал: и от очередного чудовищного «совпадения» (сдается мне, что с этими совпадениями в этом мире что-то «нечисто»), и от опьянения нахлынувшей на меня чудовищной Силы. Аверьяшка даже испуганно отпрянул, когда меня неожиданно начало корчить и заворачивать в судорогах безумного смеха, позабыв, что только что хотел мне «глазик выколоть». Такой реакции он от меня явно не ожидал.
Пока я ржал, неведомая Энергия продолжала вливаться в меня, подобно полноводной реке. Первыми не выдержали держащие меня на весу ветки — они переломились, влажно хрустнув и брызнув по сторонам липким зеленым соком. Я упал, вроде бы, и не со столь большой высоты, но асфальт под моим телом основательно проломился, вздыбившись по сторонам, в форме воронки. Трещины разбежались по дорожному полотну, словно я на землю упала тяжелая чугунная чушка весом не в одну тонну. Да и сама земля под моими ногами начала ощутимо подрагивать. Я сделал шаг по направлению к изумленному душегубу. Асфальт с хрустом сломался под моим башмаком, словно подтаявший хрупкий лед, а землю тряхнуло куда основательнее, чем в первый раз.
— Взять его! — Взмахнув рукой, выкрикнул маньяк, но голосок его отчего-то дрогнул. Видимо, не ожидал от меня подобных достижений.
От атаковавшей меня стены стеблей, перекрывшей дорогу к отбежавшему подальше Аверьяшке, я отмахнулся походя, «прорубив» среди веток широкую просеку, оставляя за спиной лишь измочаленные ветки и кружащиеся в воздухе листья. На этот раз «злобная флора» ничего не могла со мной поделать — она разбивалась об мое, мерно шагающее тело, словно морская волна о скалистый береговой утес. Я надвигался на безумного утырка с неумолимость гусеничного бульдозера, сносящего все препятствия со своего пути. Аверьяшка, раскрыв рот, следил за моим приближением, застыв на месте, словно соляной столб. У него даже не хватило ума, чтобы свалить отсюда побыстрее — настолько было велико его изумление.
Остановившись прямо напротив старого душегуба, я схватил негодяя за шею и легко оторвал его тушку от земли. Я чувствовал, как под моими пальцами, что по крепости сейчас не уступали закаленному металлу, хрустят его шейные позвонки и лопается гортань.
«Не убиваемый, говорите? — злорадно подумал я, сжимая пальцы еще сильнее. — Вот сейчас мы это и проверим!»
— Ты… их… убъешь… — С трудом «продавил» через деформированное горло маньяк.
И тут я услышал истошный крик… И, не выпуская Аверьяшку из руки, обернулся. Жутко кричал Вревский, едва не раздавленный зачарованными растениями Сеньки-Дуба, сжимающими все сильнее и сильнее свои «любовные» объятия. Оснаб находился не в лучшем положении, но из его рта до сих пор не вырывалось ни звука. Он только покраснел от натуги, но продолжал терпеть. Не перестаю поражаться его выдержке!
— Осади, хорек! — требовательно произнес я, слегка приотпустив захват и встряхнув ублюдка как следует. — Освободи их!
— Хрена… тебе… лысого… старикан… — просипел Аверьяшка, пуча свои глазенки. — Они все равно… сдохнут сегодня!
Стоило мне ослабить нажим, как гребаный ботаник «отреставрировался»! Я даже почувствовал, как под моей ладонью восстанавливает форму раздавленная ранее гортань! Сука! Да он мне с моими, вновь приобретенными возможностями регенерации, сто очков форы даст! Да, черт возьми, патовая ситуация! Он сейчас уморит моих спутников, а я его так и не смогу, нахрен, раздавить! Нужно было срочно что решать… Что-то… что-то тупое, но действенное, способное вырубить душегуба хотя бы на несколько мгновений! И я решился, хотя точно не знал, сработает моя задумка или нет…
Практически без замаха, но зачерпнув достаточное количество немереной Святогоровой Силы, я швырнул Аверьяшку в сторону ближайшего дома. Не отслеживая его стремительный полет, который бесцельно пытались остановить среагировавшие на мой бросок шустрые кусты, я рванул на выручку командиру… Ну, и Вревскому, заодно. Ибо без этой мрази весь наш авантюрный план шел псу под хвост. До моего слуха донесся влажный «чпок», как будто разлетается от удара о землю наполненный водой гондон, сброшенный ради хохмы малолетками с десятого этажа. Не удержавшись, я обернулся — светлую побеленную стену украшала большая стекающая на землю кровавая клякса,