Обижать не буду, — сказал я. — Клянусь. Ни одного зверя ещё не обидел. И кошки у меня были, и собаки.
Один из волков встал, неуверенно шагнул в мою строну.
Морда у него была седая, в шрамах, глаза голубовато-мутные. Наверное, возраст не позволил ему вернуться в дикую жизнь.
— Иди-иди, — я поманил его колбасой. — Это тебе будет приз за инициативность.
Бурка зарычал.
Он не знал, что такое инициативность, но про колбасу понимал всё.
— Половина тебе, — успокоил я его. — А вторая половина — ему. — Я кивнул на волка.
Бурка понял, я был в этом уверен. Но волк мой вдруг разозлился: распушился как шар и рыкнул на старика так, что тот отскочил в испуге.
Мало того — всполошился и второй бесхозный волк! И оба кинулись спасаться в кусты малины.
— Ну, Бурочка, — попросил я. — Ну успокойся? Ты же не можешь пока меня носить! Я принесу тебе молока Белой горы и…
И тут мой волк взревел так, словно я пригрозил его за хвост на берёзу повесить!
Вся домашняя крылатая братия кинулась от греха подальше — два-три прыжка, и в небо! Только волк Ичина остался, спрятавшись за хозяина.
— Ну, ты чего? — я не понимал, почему вполне адекватный Бурка прямо-таки взбесился.
Протянул ему колбасу, но он шарахнулся от меня. Сделал здоровенный прыжок и тоже взмыл в воздух. Миг — и он исчез за деревьями.
— Не понимаю, что с ним случилось? — я повернулся к Ичину. — Волков распугал, сам смылся. Ничего так он меня приревновал. Теперь непонятно, когда успокоится.
— Придётся тебе пешком идти, — согласился Ичин. — Медленнее будет, но вернее.
— Почему вернее?
— Крылатого волка могут заметить. А если пойдёшь один через лес, даже если кого и встретишь — не страшно. Только мяса сушёного придётся взять больше. Охотиться ты так и не научился, Гэсар.
Он покачал головой.
— Ну вот разобьём врага и научусь, — пообещал я.
Колбасу я скормил Гирешу, офигевшему от такой щедрости — не нести же обратно? И побрёл в лагерь.
Ну, Бурка, ну, сукин сын. Вот чего взбесился? Он же объективно не может пока меня носить. И рана, и возраст подростковый. Кости у него ещё мягкие! Ну, сам он не понимает, что ли⁈
Мы с Ичином спустили по тропе, Гиреш увязался следом, соблазнённый перспективами поиграть на моей щедрости. Волков тут сильно не баловали, и уж тем более колбасой.
Ичин огляделся. Направился к одному из аилов, возле которого сидели женщины и шили. Их было не меньше десятка — молодые, старые, но все очень весёлые.
Заметив нас, они подскочили, засуетились, сбиваясь в стайку.
— Хорошо вам? — вежливо поздоровался я.
Тут были и знакомые мне лица, и совсем чужие. У одной женщины волосы оказались с рыжинкой. Вот тут оказывается, какие девчонки бывают.
Она была рослая, статная, с большой грудью. Я улыбнулся ей, а остальные захохотали.
И с чего, интересно, это веселье?
— Каю нужна сильно ношеная одежда, старая, перешитая с чужого плеча, — начал перечислять Ичин. — И такие же сапоги. Крепкие, но с виду не новые.
— Ну, если Ка-аю! — ещё веселее загомонили женщины.
Они обступили меня, вроде как пытаясь измерить мой рост, но больше разглядывая и трогая.
— Из оружия возьмёшь нож и лук, — Ичин не обращал внимания на женскую суету. — Меча тебе брать не стоит, опасно. А руки… В куртке будет жарковато, но придётся её не снимать.
Я посмотрел на запястье. Воинские знаки пока выступали редко, и трудно было угадать, когда они вдруг появятся.
— Обмотаю полосками кожи на всякий пожарный, — пообещал я. — Ну и куртка. Да и вряд ли они выступят просто так. Я же там драться не собираюсь.
Одна из девушек вдруг взвизгнула, будто укушенная, и из-за неё высунулась Шасти.
Так вот чего суета такая! Девушки прятали мою колдунью, чтобы я её не заметил! Вот же чего творят!
Я улыбнулся.
— Ну, ты и дурак! — Шасти даже руками на меня замахала. — Да знаки твои ещё как проступят! И лицо у тебя приметное! Вдруг кто-то узнает? Нельзя тебе туда, ты, дубина берёзовая! Никак нельзя!
— Нельзя, — улыбнулся я, разглядывая её с удовольствием. В платье она мне гораздо больше нравилась. — Но надо. Есть такое слово «надо», понимаешь?
Я приобнял Шасти, и глазами показал на аил Майи. Вали, мол, отсюда. Не девчоночье это дело определять, кому и куда надо идти!
— У нас нет другого воина, который выглядит как мальчишка, а сражается как взрослый, — спокойно пояснил Ичин.
Всё-таки либерал он был знатный. Я бы на его месте послал лесом девицу-подростка вместе с её претензиями.
— Но там колдуны! — спорила неугомонная Шасти, как я не пытался притиснуть её и успокоить.
— Везде колдуны! Да помолчи ты!
— Там стража! — девушка митинговала, выворачиваясь из моих рук. — Разве нельзя отправить кого-то другого? Какого-нибудь мальчишку, чтобы и разоблачать-то не надо? Или взрослый пусть переоденется нищим! Изваляется его в навозе — колдуны и близко к нему не подойдут!
Если бы я мог покраснеть за неё, я бы покраснел. Но Ичин даже ухом не повёл. И на весь этот невразумительный писк, было спокойно отвечено:
— Послать в ставку врага нищего — его не подпустят к Белой горе. Послать взрослого воина — его разоблачат колдуны, стражи там и в самом деле хватает, да ещё сейчас, когда раны у тех, кто бился, не зажили как следует. Послать мальчишку — не сможет сбежать, если его примут в дюжину и начнут обучение. Вряд ли юные всадники будут предоставлены сами себе, даже если они пришли в ставку врага добровольно.
— Так ведь и Кая разоблачат! — не успокаивалась Шасти. — Он сражался! Его могли запомнить! И знаки на его руках уже иногда выступают!
— Риск всегда есть, — терпеливо улыбнулся Ичин. — Он возьмёт другую одежду, оставит в лагере приметное для врагов оружие. Ну а руки придётся прятать.
— Можно покрасить волосы! — заявила одна из женщин. — Корнем марены! Пусть будет рыжий!
Раздались смешки.
Я оглянулся: к женщинам втихаря подтянулись уже и отдыхавшие воины, и ребятня. Скучно днём в деревне, а тут, наконец,
