— Хочу. Но сначала… мне бы нужду справить. А то при этих… — Анастасия кивнула в сторону коридора.
— Понимаю. Это во дворе, увидишь. Иди, а я пока на стол соберу…
Ночь была темная, беззвездная. Тускло светились окошки караулки и будочки у ворот. Слышно было, как в будочке недовольно бубнит изгнанный Хрисом тюремщик. Стены у тюремного двора высокие, а вот ворота — железные, с поперечинами. Анастасия их хорошо рассмотрела, когда ее сюда привели. Перелезть через ворота (ленивые стражники ее не услышат) — и темнота города спрячет ее. Останется только найти своих, христиан… братья не выдадут, укроют…
Анастасия вздохнула. Нет, она так не поступит. Ради поверившего ей Хриса. Ради Алексия, которого могут призвать к ответу вместо нее. Нет, Анастасия знала, на что шла, когда писала лживые письма легату. Просто она надеялась, что ее простили. Амнистировали вместе с мужем и остальными варварами. Она ошиблась, и теперь придется отвечать.
Анастасия еще раз вздохнула и открыла дверь в караулку…
— …А я вместе с Черепом в тюрьме сидел, — рассказывал Хрис. — Его латиклавий заточил — за подстрекательство к бунту, а я кентуриона своего ударил. Только это все вранье было.
— Про кентуриона? — спросила Анастасия.
— Нет, про кентуриона — правда. Врезал я ему по морде, это верно. Про бунт — вранье. Вот Черепа на другой день и выпустили. А меня — еще через день. Это, мне сказали, Череп постарался. Денег дал моему пилу[43] и попросил, чтобы перевели меня. Выручил меня Череп. А не то плохо бы мне пришлось. Так что я теперь не в легионе служу, а здесь, в гарнизонных. Жалованье, конечно, меньше, но жить можно.
— А я думала: ты легионер… — сказала Анастасия. От сытости и вина ее неудержимо клонило в сон. Глаза сами слипались.
— Нет. Только форма старая осталась. Хорошая форма…
Глава седьмая
Алексей Коршунов, кентурион-гастат XI легиона
Двадцать седьмое июля (восемью днями ранее) девятьсот восемьдесят седьмого года от основания Рима. Летний лагерь XI легионаМесяц с хвостиком армейской муштры не доставили большого удовольствия бойцам Коршуновской кентурии. При том что Гай Ингенс, который лично занимался подготовкой обоих кентурий, не особо и гонял новобранцев: делал скидку на то, что половина германцев еще не восстановились от ранений, а десятка полтора только-только покинули лазарет. В числе последних был и Ахвизра, который пока не мог занять место в строю, но едва силы позволили, непременно присутствовал на всех занятиях и смотрел очень внимательно. Вообще после ранения лучший друг Агилмунда здорово изменился. Все они, недавние пленники римлян, побывали между жизнью и смертью, но Ахвизра задержался в «промежутке» несколько дольше остальных. Наверное, поэтому он стал смотреть на жизнь значительно серьезнее. А может, время пришло — сменить молодую бесшабашность на традиционную готскую рассудительность.
— Теперь я понимаю, почему ромляне нас бьют, — сказал он как-то Коршунову, когда они вчетвером: сам Коршунов, Ахвизра, Агилмунд и Сигисбарн — сидели у Коршуновской кентурионовской палатки. — Они — как муравьи. Каждый занимается своим делом: кто-то строит, кто-то охотится, кто-то дом защищает. А понадобится — охотник превратится в солдата, а солдат — в строителя.
— А разве у вас — не так? — Алексей был уверен, что именно у варваров каждый человек одновременно и воин, и землепашец, а в империи как раз наоборот.
Ахвизра покачал головой:
— У них нет разницы между войной и строительством. Они и воюют, как свои дороги строят. Кто камни тащит, кто землю копает, кто плитки подгоняет. И только главный знает, как все вместе делать надо. Их главный большую мудрость накопить должен. Зато таких главных немного надо, а землю копать научиться просто. У нас же каждый может сам дорогу проложить, да что толку. Все равно римская дорога намного лучше получается. Потому римский порядок сильнее нашего, и бьют они нас.
— Мы их тоже били, — заметил Коршунов.
— Это потому, что ты, Аласейа, нас на римский лад перестроить пытался, — сказал Ахвизра. — Я это теперь понимаю, а раньше не понимал. Первый раз задумался, когда по твоему слову Диникея убил, а сейчас понял.
— Прав Ахвизра, — поддержал друга Агилмунд. — Римский закон сильнее нашего. Одно плохо: от вождя слишком много зависит. Хороший вождь — хорошая дорога будет. Плохой — плохая. А сами они вождя выбрать не могут, потому что не знают, каким должен быть вождь. А у нас любой знает.
— А Гай Ингенс — хороший вождь? — спросил Сигисбарн. — Он меня два раза палкой ударил. Хорошо ли — когда воина палкой бьют? Многим нашим это не нравится.
— Агилмунд, когда тебя учил, тоже палкой охаживал, — напомнил Коршунов. — Или у Агилмунда рука легче?
— Потяжелее, конечно (Ахвизра засмеялся), да Агилмунд — брат мне старший. Ему можно.
— А мне? — осведомился Коршунов.
— И тебе можно, — разрешил Сигисбарн, но при этом опасливо покосился на Коршуновский витис, словно опасался, что Алексей тут же опробует на нем свой «кентурионов жезл».
— Старший кентурион — хороший солдат, — сказал Агилмунд. — Зря бить не станет, так что ты, Сигисбарн, терпи. Это я тебе как старший брат велю. А что мне не нравится у ромлян, так это оружие ихнее. Щиты — еще ничего, а мечи и копья никуда не годятся. Железо совсем плохое.
— И обувка у них никудышная, — сказал Агилмунд. — В такой по дорогам ровным ходить можно, а все остальное — еще хуже. И Скулди то же говорит. Еще он говорит: надо к Гееннаху, то есть к принцепсу, — поправился он, — пойти: просить, чтобы наше оружие нам вернули. Что скажешь, Аласейа?
— Попросить можно, — ответил Коршунов. — А вот вернет ли — не знаю.
— Принцепс Гееннах, он всегда знает, чего хочет, — сказал Агилмунд. — Но мало кто знает, чего хочет принцепс Гееннах. Вы с ним, Аласейа, — одного племени, а совсем разные. Хотя ты сейчас на него похож становишься…
— Хочешь узнать, чего я хочу? — улыбнулся Коршунов. — Могу ответить. Я хочу, чтобы сюда скорее приехала моя тиви Анастасия. Но хотеть мне осталось недолго, потому что сегодня пришла мне весточка из Херсона: скоро уж моя Анастасия будет здесь. А вам всем — привет.
— От тиви твоей? — спросил Ахвизра.
— И от нее. И от Книвы.
Трое гревтунгов невероятно оживились.
— От Книвы? — Агилмунд даже привстал. — Значит, дошел Книва до Херсона!
— Дошел. И добычу нашу довез. И долги наши отдал: Крикше и Фарсанзу. Но добра еще много осталось. Очень рад Книва, что мы живы. Пришла им весть, что перебили нас всех римляне, только Книва в это и раньше не верил, так в письме написано.