Девушка смутилась, но приказ выполнила.
— Ты ела?
— Нет еще, сир, — потупилась девушка.
Мда… придворной ей быть хочется, как из пушки. Но не получится. Максимум прислугой при дворе. Так же как любовница д’Артаньяна — Констанция, жена галантерейщика Буонасье, служила кастеляншей самой французской королеве, но, тем не менее, состояла в третьем сословии. Каковы времена, таковы и нравы. И еще она желает уехать подальше от Нанта, где все знают о ее бывшей профессии. Ей очень хочется снова стать порядочной женщиной. Желательно при этом избегнуть пребывания в доме «Кающихся Магдалин»*.
Так в царской России деревенские девушки из Эстонии зарабатывали себе на приданое проституцией в Петербурге. Как правило, на корову. Женихи об этом прекрасно знали, но телка им была важнее целки.
— Иди, поешь, — отослал я ее. — А потом пригляди за приготовлением ванны. И чтобы мыло там было хорошим — хозяин обещал, и губка настоящая морская.
— А мерить белье вы не будете, сир? Вдруг ушить, где понадобиться? — и лукаво улыбается со смешинками в глазах.
— После купания обязательно примерю. И даже носить буду. Ступай, и позови мне по дороге Филиппа.
Оставшись один, приготовил мизансцену. Накрыл бардак на столе скатертью — все же неудобно принцу давать аудиенции в закроечном цехе. Свернул готовое белье в аккуратный сверток. Поставил посередине комнаты стул со спинкой. Накинул на него мантию, горностаевым мехом наружу. Надел на шею орденскую цепь, а на голову корону. И сел.
Что-то не хватает… Да, не хватает. Державы, скипетра и толпы придворных лизоблюдов. Представил все это в спальне постоялого двора, и меня пробило на хи-хи.
Явившемуся Филиппу приказал позвать Микала и мастера Уве.
Начнем, помолясь, привыкать к царской работе.
Мастер Уве был потрясен, когда Микал закончил читать допросные листы на шеффенов.
— Я с ним почти пять лет проработал бок о бок, сир. Делил с ним горе и радость, даже последнюю краюху хлеба в плохие времена. Я считал его своим близким другом. В одном доме жили. Жены наши сошлись, а дети вместе играли. Он стольким приемам ремесла научился от меня и мог бы еще научиться. Я отказываюсь понимать человеческую натуру, сир. Это выше моего разумения.
У этого честного человека взгляд на мир перевернулся, а ему всего лишь назвали имя того, кто обвинил его в колдовстве.
— Что с ними будет? — напоследок спросил литейщик.
— С шеффенами?
Штриттматер кивнул головой.
— Я этого пока еще не решил, мастер Уве, — ответил я ему честно. — Но без наказания они не останутся, хотя бы, потому, что они напали с целью убийства на моего человека. Скорее всего, повесим за шею высоко и коротко, и будут они так висеть, пока не умрут.
— Я бы не хотел их смерти, сир, — неожиданно заявил литейщик. — Господь велел нам прощать.
И процитировал Библию
— «Мне отмщение и аз воздам».
— Предлагаешь мне отпустить их, чтобы они снова тебя подловили, поймали и повесили?
— Нет, сир, я не настолько святой. Но у вашего родственника, местного дюка, наверняка есть каменоломни или еще какие тяжелые работы, на которых он мог бы их использовать, не убивая до природного конца их жизни — так моя совесть будет спокойна, сир.
— Хорошо. Я учту твое пожелание при вынесении им приговора. Но тебе придется поменять фамилию, чтобы сбить с толку других добровольных палачей из Малина. Ты славный мастер и я уверен, что твое имя еще прогремит.
— Как скажете, сир, — мастер опустил голову и практически пробубнил себе под нос. — Но как же тогда мне быть с именем, которым меня крестили?
Действительно как? — прикинул я варианты: Уве… Ульве… Ольве… Ольвер… Оливер… Оливье… попробовал я на языке разные лингвистические вариации.
Есть!
— Ты всегда будешь знать, что тебя крестили как Уве. Что означает — лезвие. Гордое имя. Но у разных народов есть аналоги одного и того же имени, только звучат они несколько по-разному. На языке франков тебя бы звали Оливье. Мы же тебя будем звать Оливер. Оливер Круп. Нравиться?
Мастер только пожал плечами, когда я ему присвоил самую знаменитую фамилию из металлургов.
— Как прикажете, сир.
— Выше нос, Оливер. К Богу ты всегда можешь обращаться как Уве, чтобы он не забывал о тебе и любил тебя. А вот для людей ты будешь мастер Оливер Круп из Беарна. Но так тебя теперь должны называть не только все окружающие, но и жена, и дети. Это для твоей же безопасности. К новому имени не так сложно привыкнуть, — заявил я, опираясь на собственный опыт. — В конце концов, те же кастильцы дают своим сыновьям по двенадцать-пятнадцать имен зараз, и Бог их как-то отличает друг от друга.
Литейщик поднял голову и посмотрел мне в глаза с надеждой увидеть в них какой-то сакральный смысл своей дальнейшей судьбы.
— Я понимаю, мастер, что вас изводит безделье, но мы пока еще в пути. Обещаю, очень скоро у вас будет много работы. Причем работы срочной. Подумайте над этим рисунком пока, как лучше сделать такую штуку, — и я протянул ему сложенный лист пергамента, на котором между делом накарябал, как мог чертеж мортиры в четыре калибра* с концевой цапфой и пообещал. — На корабле мы с вами все обсудим намного подробнее. Там у меня будет время, которого сейчас у меня практически нет. Идите, успокойте семью.
Как только мастер попятился к двери, меня посетила новая мысль.
— И еще…
Новоявленный Круп остановился, вопросительно глядя на меня.
— Ваш старший сын интересуется лошадьми, я временно его поставлю личным конюхом под начало Микала.
— Но, сир, конюхов пруд пруди, а хороший подмастерье товар штучный, — внезапно осмелел мастер.
— Я же не навсегда его забираю. Только на время путешествия. И в конях он должен разобраться не хуже чем в плавке металла. Стрелять из мортир придется вам. А ваш сын будет при вас старшим ездовым.
— Слушаюсь, сир, — сократился мастер и Микал вывел его из комнаты.
Да, чую, по профессиональным вопросам с мастером Крупом придется основательно бодаться в будущем, что в принципе неплохо, потому как любой прогресс возможен только на основе уже существующих технологий и с наличием обученного персонала соответствующей квалификации. Иначе никак. Производительные силы и производственные отношения, мать их ети через колено с Карлом Марксом.
Часовой мастер Тиссо, введенный Микалом, тут же у двери встал на колени.
— Встань и подойди ближе, — сказал я ему.
В ответ он просто прополз несколько шагов вперед, не вставая с колен, не отрывая взгляда с моей короны. Спасибо, моя мудрая тетя, за заботу. Все же материальные выражения символов власти имеют над людьми большее воздействие, чем просто голая информация. И вспомнил, как моя белошвейка бухнулась в обморок при виде короны и мантии, хотя перед этим видела меня во всех позах без всякой одежды и знала, что я — принц.
