Тут охрана прибежала, затих неизвестный, словом, увели его в гостиницу, но прежде договорились мы, что завтра в полдень стреляемся на плацу, по законам офицерской чести. Вернулся я в квартиру, а Валя меня ещё радует… Фильм они сняли. И успех был колоссальнейший! Правда, французы с англичанами и американцами что-то против имели, но нам на это наплевать… Поскольку я после отпуска пропал, Валя через Марику дошла до самого фюрера, разыскивая своего любимого Макса, добилась у него аудиенции, и тот, будучи уверен в любви данной дамы дал нам своё личное благословение на брак. Тут настала моя очередь в затылке чесать, без меня меня женили называется… И ведь не денешься никуда — фюреру перечить не положено, а к изменам супружеским он относился куда как сурово. Так можно и головы лишиться. А вот про кавказца Валентина ничего не сказала, так, мол, поклонник. Достал как банный лист. Ну, мне бояться нечего. Я из ста очков в тире 98 спокойно выбиваю, так что ничего парню не светит, кроме кладбища. И лёг я спать со спокойной совестью, примирившись с судьбой. Утром первым делом разыскал Жозефа, чтобы секундантом он побыл, захожу к нему и обалдеваю — у него Всеволод сидит, чай пьёт. Оказывается, его Жозеф вытребовал для испытаний, чтобы объективное мнение составить. Обрадовался я ещё больше, обнялись мы, я ребятам объяснил, что к чему. Ну они оба со мной пошли. На плац. Пришли, и погодка как по заказу, ни ветерка, солнышко светит. Там уже штафирка эта кавказская бегает, от нетерпения подпрыгивает, ну, подошли мы, поздоровались, Сева на этого геноссе глянул и обмер, отозвал меня в сторону и объясняет, что это знаменитый русский поэт Симонов, Константин, это первое. А второе, что буду большой сволочью, если этого биджо шлёпну, а я его действительно шлёпну. Почесал я затылок, потом попросил у секундантов разрешения и отвёл парня в сторонку, спрашиваю, мол, кто Валентина тебе? А он мне в ответ, проникновенно так, что любит он её без памяти, жить не может, и если она за меня замуж выйдет, то пулю себе в лоб пустит. Подумал я немного в одиночестве, покурил, взвесил всё… Потом подхожу ко всем и говорю, что уважаю я такую любовь, и стреляться с ним не буду. Пусть забирает Серову, увозит, женится: дорогу им больше не перейду. Все меня сразу обнимать бросились, утешать, Костя этот расцвёл прямо, руку мне жал. Потом все ушли за Валентиной, а я в ресторан наш пошёл. Водку пить. От счастья, что миновала меня участь женатого человека. А вечером Сева с Жозефом меня нашли и домой отнесли. Вали уже не было. Они с Симоновым улетели, только на столе лежал небольшой томик стихов с дарственной надписью. Мне потом Сева несколько стихотворений перевёл, а остальные я уже потом сам. Прав был Всеволод, ой как прав… Я бы сам себе смерти Кости не простил…
Ну а тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот тридцать девятого года рапортовал наш институт Адольфу Гитлеру и Александру Николаевичу Кутепову, что испытания обоих самолётов, Ме-262 и Хе-280, успешно завершены, и требуется приступить к изготовлению опытной партии для войсковых испытаний. А поскольку дело это требовало переоснастки германских предприятий для изготовления нового поколения станков для военных русских заводов, то поставки из Рейха в Россию заметно уменьшились. И хитрые западные головы решили на радостях, что между союзниками чёрная кошка пробежала, да ещё фюрер стал реверансы в сторону Англии делать, по согласованию с Верховным Правителем России Кутеповым. Еврейские плутократы, стоявшие за спиной Англии и Франции просчитали, что ситуация складывается очень выгодной, и Союзу приходит конец. На их взгляд настало очень выгодное время для того, чтобы раздробить наш Тройственный Союз. Как они выражались, поломать все оси. Но Верховный Правитель неожиданно для всех в марте появился в Берлине, следом за ним прилетел Дуче. На встрече всех троих лидеров стран Союза в тайне было решено после разгрома Англии и Франции образовать единое европейское государство, неслыханный и невиданный до этого времени Союз Европы и Азии, а так же намечены пути его создания. Это соглашение удалось сохранить настолько в глубокой тайне, что о ней узнали только много лет спустя. Официально же было объявлено о невиданных ранее манёврах вооружённых сил всех трёх стран Нового тройственного Союза, которые состоятся в мае этого года. Антанта и Лига Наций, из которой вышли и Россия, и Германия, и Италия, не смогла остановить начатое ранее подталкивание к нападению на Россию, как наиболее опасного и сильного партнёра Тройственного Союза два государства, к которым у России были особые счёты. На Западе это была Польша, на Востоке — Япония. Русские не забыли ни банд Пилсудского, вырезавших украинские деревни до последнего человека в двадцать третьем году, ни Цусимы и Порт-Артура. И летом тысяча девятьсот тридцать девятого года началась Вторая Мировая война, первого августа войска Императорской Японии с территории Китая начали наступление на части Корпуса Пограничной Стражи и союзную России Монголию, а её флот бомбардировал Владивосток. И первого же сентября это же года, воспользовавшись тем, что основные силы Российской Армии были переброшены на Дальний Восток, а на Западе оставались только части непосредственного базирования, солдаты Речи Посполитой без объявления войны, в лучших демократических традициях перешли границу России. Я после нападения Японии на Россию написал рапорт на имя фюрера с просьбой откомандировать меня на Восточный Фронт. Вечером того же дня разрешение было получено, и я вылетел в Георгиевск-на-Амуре, крупнейшую авиабазу Дальнего Востока, где находились заводы Хейнкеля, на которых планировалось выпускать реактивные самолёты и бомбардировщики дальнего действия разработки нашего института, в распоряжение заместителя командующего Дальневосточным фронтом генерала Врангеля, хорошо знакомого мне по Испании. Главнокомандующим же был назначен генерал Слащёв, ещё в двадцать седьмом году преподавший урок китайцам и их японским покровителям…
Подполковник Всеволод Соколов. Москва. 1939 год
Москва… Мы вместе с Максом шагаем по Знаменке. Ко мне в гости. Мне симпатичен этот парень. Чувствую, что мы крепко подружимся.
Я радуюсь — впереди родной дом. Не знаю как другие, но мое мнение таково: в любой поездке самый прекрасный момент — это когда ты уже почти вернулся и вот-вот откроешь свое парадное и начнешь подниматься к себе в предвкушении маленького чуда встречи.
Мы подходим к дому. Я киваю нашему дворнику: «Здравствуй, Семен. Здравия желаю, господин капитан!» — открываю парадное, пропускаю Макса вперед. Гость. Но подниматься мы будем на лифте, хоть он и порывается пройтись по мраморным ступеням, покрытым зеленым, чуть выцветшим ковром. Я не люблю ходить пешком на наш третий этаж. Не хочу видеть дверь на втором, где еще остался темный прямоугольник от сверкающей медной таблички: «Гершензон Самуил Аронович, доктор медицины». Всегда встает перед глазами этот дурацкий тридцать второй год…
