Николай с любопытством осмотрел автомат. Он обратил внимание на толстый ствол, складной приклад, магазин с патронами.
— Странное оружие, — сказал он, — а почему у него ствол такой?
— Ваше величество, — ответил Олег, — это оружие для спецчастей, и оно оборудовано приспособлением для бесшумной стрельбы. К тому же пуля этого автомата пробивает насквозь кирасу. Сюда же можно установить специальный прицел, с помощью которого дистанция прицельного выстрела увеличивается до четырехсот шагов.
Император с уважением посмотрел на автомат. Щукин же тем временем продолжил доставать из рюкзака все новые и новые "ништяки". Там были: бинокль, прибор ночного видения, DVD — плейер с монитором — его он с легким поклоном передал императору — несколько коробок с чем‑то, что он не стал распаковывать. Гора вещей, извлеченных из казалось бездонного рюкзака, уже не помещалась на столе, и тогда все новые и новые "гостинцы" из будущего Олег стал складывать на диван. Среди всего прочего было несколько папок, в которых, как сказал Щукин, есть документы, которые, по его мнению, очень заинтересуют императора и Александра Христофоровича Бенкендорфа.
В конце своей выгрузки Олег достал из рюкзака деревянный лакированный ящичек, и открыл его. В нем лежал капсюльный револьвер Кольт Патерсон образца 1836 года со всеми принадлежностями к нему: сменным барабаном, пулелейкой, специальным инструментом для снаряжения барабана, пороховницей, шомполом, устройством для хранения капсюлей и снаряжения ими револьвера.
— Это вам, ваше величество, — сказал он, протягивая коробочку Николаю. — Этот револьвер уже выпускается в Северо — американских соединенных штатах. Он показал себя неплохо во время войны американцев с индейцами. Изготовление подобного оружие вполне доступно и российским оружейникам.
Император внимательно осмотрел револьвер, взвесил его на ладони — снаряженный "кольт" весил почти три фунта, и аккуратно уложил его снова в ящичек.
— Большое спасибо, Олег Михайлович, — сказал он, — я полагаю, что все доставленное вами из будущего, принесет немалую пользу нам, живущим в веке XIX — м. А теперь, если вы не против, я бы хотел пригласить вас и всех присутствующих здесь, ко мне в Зимний дворец. Полагаю, что нам будет о чем поговорить. Ваша осведомленность о том, что происходит в нашем мире, должна быть не меньшей, чем осведомленность уважаемого Александра Павловича. А может быть, вы что‑то знаете из того, что ему неизвестно. Я готов услышать от вас все, что пойдет на пользу нашему Отечеству.
— С удовольствием принимаю ваше предложение, — ответил Щукин. Вот только мне надо переодеться, — он критически посмотрел на свой сюртук и брюки. — В таком виде как‑то неудобно появляться в царском дворце.
— Ротмистр, — император повернулся к Соколову, — вы говорили мне, что подберете для господина подполковника мундир или цивильный костюм.
— Да, ваше величество, — Дмитрий почтительно кивнул императору, — я уже послал за одеждой для Олега Михайловича. Еще в карете я на глазок определил размеры одежды господина подполковника. Думаю, что Никифор должен уже подъехать, и привезти все необходимое…
Здравствуй племя молодое, незнакомое…
Дамы, обнявшись, и весело щебеча, отправились за перегородку, а Шумилин, князь и Карл Брюллов остались одни, терпеливо ожидая, когда женщины закончат свое переодевание. Одоевский, уже не раз побывавший в будущем, хранил спокойствие, что нельзя было сказать о знаменитом художнике, который все еще никак не мог прийти в себя. Он крутил головой, озирался по сторонам, и что‑то время от времени бормотал себе под нос.
— Карл Павлович, — сказал ему Шумилин, — вы бы присели в кресло. Если вы не возражаете, то я налью вам чего‑нибудь выпить, чтобы вы побыстрее пришли в себя?
Брюллов машинально кивнул, и Александр, достав из шкафчика заветный графинчик, плеснул ему грамм пятьдесят коньяка в стоявший на столе стеклянный стакан. Художник выпил его залпом, закашлялся, и замахал руками. Шумилин налил в тот же стакан апельсиновый сок из большого двухлитрового картонного пакета, и протянул его Брюллову. Тот сделал несколько глотков, и лишь тогда окончательно пришел в себя. Лицо его зарозовело, и взгляд стал более или менее осмысленным.
— Александр Павлович, — сказал он, — благодарю вас. Как это все необычно и чудесно! Мне казалось, что я сплю, и вижу какой‑то странный сон…
Шумилин улыбнулся — подобная реакция выходцев из прошлого стала для него уже привычной.
В этот момент шуршание и хихиканье за перегородкой закончились, и оттуда выпорхнули две Ольги. При виде их у Брюллова опять отвалилась челюсть, а рука у Шумилина снова потянулась к графинчику с коньяком.
Перед обомлевшим от удивления художником стояли две красавицы в невиданных для XIX века платьях. На княгине Одоевской был неприлично короткий — выше колен! — сарафан, открывающий стройные ноги в легких белых туфельках. Открытые плечи и руки, грудь, и живот, не затянутые в корсет — все это шокировало художника.
А его любимая Ольга Валерьевна вообще была одета так, что при взгляде на нее у Карла Павловича во рту пересохло, а сердце застучало с бешеной скоростью. "Кузина белошвейка" надела полупрозрачный топик, открывающий гладкий стройный животик и обтягивающие бедра лосины. Выглядела она так соблазнительно, и у Брюллова кровь бросилась в лицо.
— Мы готовы, — стараясь не улыбнуться, сказала Ольга, — давайте, Владимир Федорович, идите, переодевайтесь. Скоро уже сюда должен подъехать Вадим, и мы отправимся в путь.
— А ты, Карл, — сказала она Брюллову, — веди себя хорошо, не балуйся… — И Ольга шутливо погрозила своему любимому пальчиком.
Минут через десять, когда все были уже экипированы в соответствии с модами XXI века, в ангар вошел Вадим Шумилин. Он как со старыми и добрыми знакомыми поздоровался с Одоевскими, чмокнул в щечку Ольгу Румянцеву — при этом лицо Брюллова исказила легкая гримаса ревности, пожал руку отцу, и с любопытством посмотрел на художника.
— Карета подана, господа, — шутливо сказал он. — А ты, папа, обожди немного. Если я не попаду в пробку, то где‑то через часика два вернусь за вами.
Ольга и чета Одоевских вскоре уехали, а Шумилин и Брюллов остались одни в полутемном пахнущем бензином и краской ангаре.
— Ну, и как вам, Карл Павлович, у нас? — поинтересовался Александр, взглянув на притихшего Брюллова. — Наверное, все так непривычно и странно?
— Вы знаете, — сказал, немного подумав художник, — в голове у меня сейчас все перемешалось, и я пытаюсь осознать то, чему я стал сегодня свидетелем. Скажите, Александр Павлович, у вас женщины всегда так одеваются? И почему власти ваши не запрещают подобные наряды?
