Ознакомительная версия.
Старпом дернул ногу. Теперь нужно было позаботиться и о себе. Особист вцепился еще крепче и с настойчивостью жука-скарабея пытался повалить его на палубу.
— Идиот, — со злостью прошипел Долгов. — Быстрей вали отсюда!
Но Федоров его не слышал, да и сдаваться так просто не собирался. Тогда старпом свободной ногой наступил ему на пальцы, затем двинул в живот. Это сработало, и руки разжались. Освободившись, старпом покрутил головой в поисках убежища.
«Нужно подальше от правого борта, и во что-нибудь покрепче вцепиться, чтобы при взрыве не вылететь за борт, — лихорадочно соображая, старпом еще раз для верности двинул попытавшегося опять дотянуться до его ноги особиста. — Туда!»
Он подбежал к левому борту и двумя руками схватился за леерную стойку.
Время шло, но ничего не происходило. И у Долгова мелькнула мысль — может, в этой, новейшей, истории торпеда вообще проходит мимо?
Покачиваясь на непослушных ногах, поднялся Федоров. Размазывая кровь из разбитого носа, он злобно взглянул на старпома.
— От меня еще никто не уходил, — невнятно пробормотал он непослушными губами и двинулся к пожарному щиту на стене радиорубки.
Вцепившись в багор, он дернул изо всех сил на себя, но справиться с зажимом не смог. Тогда особист потянулся за выкрашенным в красный цвет топором. Взвесив его в руке, Федоров хищно ухмыльнулся и пошел на старпома.
И тут грянул взрыв. Долгова будто кувалда ударила под ноги, и он растянулся на палубе. Словно в замедленном кино, он увидел, как у борта танкера взмыл в воздух мощный столб огня, мгновенно превративший шлюпку, в которой только что сидел Рябинин, в тысячу щепок. Затем исполинским фонтаном на пятидесятиметровую высоту взлетели хранившиеся в танках тонны льняного масла и рухнули на палубу, как цунами, смывая за борт все, что было не закреплено. А еще старпом увидел, как от удара палубы подпрыгнул на почти трехметровую высоту особист и повалился, закатившись под прикрученную у борта скамью. Затем через старпома прокатилась волна масла, и он, задержав дыхание, думал только об одном — как удержаться на палубе и не оказаться за бортом вместе с перелетевшими через голову ящиками. Заревел сигнал тревоги, и по палубе загремели ноги команды. Протерев глаза от масла, Долгов увидел, что покидать торпедированный танкер никто не собирается. Из пожарного шланга мощным напором била вода, но огня нигде не было. Лучше любой пены пожар потушило масло. Наконец Долгова заметили и направили струю ему на ноги. В голове продолжало звенеть, будто он попал на лесопилку. Пошатываясь, старпом подошел к столпившимся неподалеку матросам. Они стояли кругом, и Долгов заглянул внутрь этого круга. Там, под ногами матросов, катался по палубе, завывая и тараща безумные глаза, особист Федоров. Он, срывая ногти, скреб палубу, оставляя на ней кровавые полосы. И кричал, кричал, кричал! И это был даже не крик, а жуткий вопль тяжело раненного, потерявшего разум животного, от которого стынет в жилах кровь. Особист бился головой о палубу и молотил кулаками по ногам стоящих кругом моряков. Невозможно было поверить, что так может кричать человек. Крик уходил куда-то в ультразвуковой диапазон, затем, сорвавшись, переходил на низкий вой.
— Почему он так кричит? — спросил, ничего не понимая, Долгов.
Но ему никто не ответил. Старпом стер стекавшее с волос и заливавшее глаза масло и лишь тогда увидел, что у Федорова нет ног. Вернее, они были, но короткие, будто детские. Ступни сжавшихся гармошкой хромовых сапог находились там, где у особиста должны были располагаться колени. А серое галифе окрасилось в бурый цвет и собралось клубком где-то в районе пояса.
— Я слышал, что так на тральщиках бывает, — прошептал рядом матрос. — Но никогда не думал, что увижу своими глазами.
Ударом взрывной волны Федорову забило нижние части ног туда, где должны быть верхние. И теперь его берцовые кости находились рядом с бедренными, а кости таза запутались где-то в разорванных внутренностях.
Долгов почувствовал, как у него под масляной пленкой встают дыбом волосы. Неожиданно крик стих. Метания особиста прекратились, и он затих, уставившись в небо немигающим взглядом водянистых глаз.
— Наконец-то, — прошептал кто-то в толпе. — Ужас… Боли не выдержал.
— Да. Даже фашисту такого не пожелаешь.
Рядом прошел эсминец и просемафорил: приготовиться покинуть судно и перейти к нему на борт.
Капитан отвернулся от лежавшего в ногах особиста и мрачно сказал сигнальщику:
— Передай — в помощи не нуждаюсь!
И действительно, через несколько минут пробоину закрыли пластырем и укрепили подпорками. Танкер, хоть и потерял ход, смог двигаться самостоятельно. С судна командира конвоя просемафорили, чтобы русские немедленно покинули корабль, потому что он тормозит общее движение. Но эту команду Изопов оставил без ответа.
Вскоре суда конвоя PQ-17 превратились в точки на горизонте, затем исчезли. Медленно бредущий танкер «Азербайджан» остался один.
Но даже перспектива остаться в одиночестве перед лицом опасности не давила так на команду, как лежавшее на палубе тело особиста. Долгов ушел в корму и задумчиво смотрел на маслянистый след танкера. Он сделал то, ради чего здесь оказался. Рябинин жив и на радистке ни царапинки. Но сцена с Федоровым продолжала стоять перед глазами. На миг Долгов даже забыл, что у него есть заботы поважнее: например, как связаться с «Дмитрием Новгородским», если у него нет рации. Не волновало его и то, что он может и вовсе не дождаться своей лодки, потому что брошенный в одиночку танкер — это все равно что оставшаяся в темном лесу овца. Перед глазами были только жуткие укороченные ноги Федорова. Ни о чем больше он думать не мог, и потому не сразу заметил, как за его спиной собралась почти вся команда во главе с капитаном.
— Анатолий Михайлович, — робко начал Изопов. — Мы к тебе с просьбой.
— Да? — Долгов удивленно взглянул на угрюмые лица моряков.
— Анатолий Михайлович! Умоляю! Хочешь, на колени перед тобой встану? Только спаси экипаж!
— Владимир Никанорович, какие еще колени? Вы что здесь, все контуженные? Как я вас спасу?
Капитан снял с головы фуражку и нервно теребил ее в руках.
— Не злись на нас, Анатолий Михайлович. Да только если ты нам не поможешь, то всем нам дорога одна. В лучшем случае — в лагерях передохнем, в худшем — сразу к стенке поставят. Уж лучше бы сразу немец на дно пустил.
— Ничего не понимаю! За что вас в лагеря?
— Кто же нам особиста простит? Ясное дело, что будущее у нас темное.
— Владимир Никанорович, а вы здесь причем? Его же торпеда…
Ознакомительная версия.
