– Н-не знаю... Волки... Вырезали... Аминту убили, соседа... Семью его... Все амбары выгребли... Волки...
– Какие еще волки?
– Н-не знаю... Волки... С хвостами...
– Тьфу-ты! Кого ты притащил, Клавдий?! Найди другого, вменяемого. И побыстрее, у нас мало времени! – Базилл посмотрел на пленного, – теперь с тобой, варвар. Куда ушел Дромихет?
Фракиец оскалился и сплюнул:
– Чалас.
Легат сжал зубы.
– Без перевода понятно. Клавдий, постой, займись этим, он должен заговорить.
– А он по-нашему, понимает? – спросил Лукулл.
Базилл посмотрел на Марка.
– Переводчика сюда.
– Луций, я отправил всех фракийцев-проводников с Осторием, – объявил Гортензий.
Базилл глухо зарычал.
– Мне нужен фракиец! Любой. Гарса здесь?
– Еще не вступил в город, мой легат. Его когорта в самом хвосте.
– Марк, дуй к Гарсе, у него там наш марианец. Вроде, среди его людей фракиец был. Тащи его сюда.
– Слушаюсь!
Шестая центурия подошла к городу уже в темноте. Хотя, это с какой стороны посмотреть – Гераклея пылала, и мятущееся пламя пожара ярко-рыжими ножами кроило ночь на лоскутки света и тьмы. Зарево разливалось по небу, видимое за много миль. Ворота города распахнуты настежь. Сотни, тысячи людей суетились в кольце городских стен и снаружи, растаскивали баграми горящую кровлю домов, сараи, загоны скота, заваливали огонь песком. Легионеры и горожане топорами, лопатами, что в руки попалось, создавали вокруг каждого горящего дома пустое пространство. Если в городе и были ручные помпы, с таким большим огнем им не справится, а из реки, текущей совсем рядом с городом, ведрами воды не наносишься.
Городские ворота, обращенные на юг, были образованы двумя каменными башнями, соединенными деревянной галереей, охваченной пламенем и грозившей обвалиться в любой момент. Над одной из башен с громким треском обрушился дощатый шатер, взметнув в ночное небо целый фейерверк искр.
Под огненной аркой бежали люди. Из города выносили раненых, выводили женщин и детей. Некоторых волокли силой. Один солдат тащил на плече девушку. Та вопила, срывая голос, звала кого-то по имени и рвалась назад, в огонь, в смерть. Пылающая галерея опасно покосилась. Рухнет и похоронит всех, десятки жизней за один миг...
– Отняли награбленное... – процедил Авл.
Возле ворот валялись трупы побитых варваров. Своих товарищей, погибших в недавней схватке, легионеры стаскивали в сторону.
– Мешки и щиты на землю! – скомандовал Север, – кольчуги долой, шлемы оставить, взять корзины для земли, лопаты и топоры!
Легионеры спешно разоблачались.
– А это что такое? – спросил один из солдат, указывая пальцем.
– Где?
– Да вон, у самых ворот.
Север сжал зубы: возле городских ворот в землю было вкопано с десяток длинных шестов, на которых висело... Раньше это было живыми людьми...
– Сбереги, Юпитер... – прошептал Авл, – как же это...
– Варвары, – процедил Кезон, – заостряют кол и жертву задницей на него натягивают. Потом вертикально ставят. Кто сразу от боли помер – тому повезло. Кол все потроха медленно раздирает...
– Избавь меня от этих подробностей, – поморщился Авл.
– А галлы, я слышал, жертву в плетеной клетке сжигают, – поделился знанием другой солдат, не столь впечатлительный.
– Заткнитесь все, – отрезал центурион.
Почерневшие, разложившиеся трупы, обклеванные воронами, висели на колах уже весьма продолжительное время. Один из них был обернут в нечто, когда-то бывшее всаднической тогой. Узкая пурпурная полоса еще угадывалась по краю одеяния, темно-бурого от высохшей крови.
– Они казнили местных магистратов, – высказал догадку Квинт, – наверняка, префекта города и других начальных лиц.
К Северу подлетел всадник в доспехах трибуна.
– Ты второй гастат десятой когорты[98]?
– Так точно.
– В твоей центурии служит фракиец. Он срочно нужен легату в качестве переводчика.
– Реметалк! – позвал Север.
Фракиец вышел из строя. Он был облачен, как обычный легионер.
– Садись ко мне, – скомандовал трибун, – а ты, гастат, приступай к тушению пожара.
Фракиец забрался на коня за спину гонцу, и они умчались прочь.
Север окинул взглядом построившихся солдат и скомандовал:
– За мной бегом, марш!
До прибытия переводчика пленного предварительно "обработали", не задавая ему вопросов. Глабр, за время восточной кампании поднаторевший в пыточных делах, лично руководил процессом. Во время экзекуции варвар не молчал, постоянно что-то трещал на своем языке. Это навело трибуна на мысль, что трудностей не возникнет. Кто говорит, тот скажет. Правда, несколько смущало, что болтовня варвара не отличалась разнообразием. Фракиец повторял один и тот же набор слов, в котором преобладали "суку" и "чалас". Глабр догадывался, что это ругательства, и поэтому продолжал "подготовку" пленного к допросу.
В наскоро поставленную палатку вошли Лукулл с переводчиком. Пленный стоял на коленях, вернее безвольно висел, уронив голову на грудь. Двое солдат завернули ему руки за спину. Лукулл приблизился и приподнял голову варвара за подбородок. Вся нижняя часть лица фракийца, искаженная хищной гримасой, была залита кровью.
– Быстро ты его, Клавдий. Часом, не перестарался? – поинтересовался Лукулл, – он говорить-то вообще сможет?
– Сможет. Вполне в сознании. Смотри, как таращится.
Действительно, глаза фракийца не закатились, затянутые поволокой, как бывает, когда жертва "плывет", а впились в Марка, как зубы хищника в беззащитную плоть.
– Ну ладно, времени мало, приступим к делу, – Лукулл повернулся к Реметалку, – спроси-ка его, куда бежали варвары, захватившие Гераклею? Сколько их?
Реметалк спросил. Пленный обнажил остатки передних зубов и прохрипел:
– Чалас.
– Дерьмо, – перевел Реметалк.
– Это я уже и сам догадался, – невозмутимо бросил Глабр и дал знак одному из солдат, – сломай-ка ему палец.
Фракиец попытался сжать кулаки, но это ему не помогло. Хрустнули кости, выворачиваемые из сустава. Варвар взвыл.
– Говори!
– Чалас! Суку пор! О, дисе, Кандаоне, да ме дарсас!
– Скажи ему, что если он не будет отвечать, его ждет очень мучительная смерть, – обратился к переводчику Лукулл.
– Осмелюсь возразить, командир, это бесполезно, – сказал Реметалк.
– Почему?
– Он не боится смерти.
– Чушь. Я встречал людей, бравировавших тем, что не боятся смерти, – не поверил Глабр, – некоторые действительно умирали отважно. Даже с улыбкой на лице. Таких людей единицы. Этот не похож. Уж я разбираюсь.
