Ознакомительная версия.
Дальше Семен уже не слушал. Поклонился князю, поблагодарил за доброту, за ласку, за гостеприимство, а вернувшись на постоялый двор Пахома, приказал дружине собираться в поход. Спешно и без проволочек.
Тверичи не спорили и не подумали возражать. Во-первых, нрав у Семена Акинфовича – все это знали – не мед. Во-вторых, все и так уже заскучали без дела.
Быстро заседлали коней. Уложили запас харчей в тороки, загрузили вьюки всякой всячиной, которая в дороге может оказаться полезной.
Выдвинулись сразу после обеда. До темноты боярин рассчитывал отдалиться от Смоленска на десяток верст, не меньше.
Застоявшиеся кони играли: взбрыкивали, прижимали уши и скалили зубы друг на друга и на седоков, которые нарочито громко и укоризненно прикрикивали на них, грозили плетьми, но в ход ни одной не пустили – понимали радость животных и сочувствовали ей.
Семен Акинфович ехал в голове отряда на темно-рыжем скакуне с белой проточиной.
Вилкас сразу оценил чистоту кровей коня – аргамак[141]. Сухопарый, с вислым крупом и длинной холкой, он может идти рысью без устали круглые сутки, на галопе перегоняет зайца, а уж хозяину предан! Доставить таких коней на Русь или в Литву – труд неимоверный. Табуны гонят от моря Абескунского через кипчакские степи по земле Золотой Орды или от Константинополя через Болгарию, Валахию и Молдавию. Сколько табунщиков гибнет, когда местные кочевые племена нападают на них, чтобы отбить дивных скакунов! Сколько коней умирает от бескормицы, жажды, мороза, неведомых болезней, дурной воды, гнилого корма! Выживших продавали за баснословные деньги – серебра могли спросить в половину собственного веса коня.
Само собой, жмудок Вилкаса, толстошеий, крупноголовый, с широкими копытами и мохнатой гривой, рядом с аргамаком Семена смотрелся неказистым и деревенским. Зато отличался удивительно мягкой рысью – сидишь как на лавке. Они с конем сразу подружились, и теперь парень доверял четвероногому товарищу настолько, что бросил поводья на переднюю луку и глазел по сторонам, прощаясь со Смоленском, – когда еще доведется вернуться.
Дружинники на отдохнувших, ухоженных конях попарно вышагивали позади. Весело переговаривались, перекидывались шуточками. Подтрунивали над Всемилом. Как сумел выяснить Вилкас, над парнем, отмеченным шрамом поперек щеки, посмеивались всегда. Развлечение такое было у тверичей. Даже тогда в корчме они хотели не только над литвином, заскочившим на огонек, покуражиться, но и Всемила на смех поднять.
У заставы, на выезде из смоленского посада дорогу по-прежнему преграждала рогатка.
Рядом с уже знакомым Вилкасу седобородым Яковлевичем торчал еще один – невысокий, плечистый, напоминавший гриб-боровик или желудь, с медно-рыжей бородой, в которой выделялась седая прядь, будто бы мужик сметану пил прямо из горшка и, что называется, «по усам потекло». Он внимательно и цепко глядел на приближающихся всадников.
– Поздорову вам, братья-смоляне! – поприветствовал стражу Семен.
– И тебе не хворать, боярин, – откликнулся рыжебородый. Остальные «кучковались» за его спиной и не торопились убирать рогатку.
– А что это в град Смоленск проще въехать, чем обратно выбраться? – Тверич натянул поводья, и аргамак заплясал, выгибая шею дугой, в шаге от стражников.
– Аль провинились мы чем? – Вороной Пантелеймона поравнялся с конем Семена Акинфовича.
– Не серчай, боярин, – нахмурившись, проговорил Яковлевич. – Оглядеть бы твоих людей надобно…
– Это еще зачем? Они у меня не товар заморский и не девки на выданье, чтоб их оглядывать!
– Приказ князя Александра! – коротко бросил рыжебородый. – Всех выезжающих из Смоленска проверять.
– Ну, ежели князя Александра… – развел руками Семен. Усмехнулся со злым прищуром. – В тороках тоже искать будешь?
– Обижаешь, боярин. Мы людей выглядываем. Аль ты кого-то по частям вывозишь из города?
Тверичи расхохотались. Удачная шутка рыжебородого быстро расположила их и свела на нет обиду от дотошной проверки.
– Гляди, чего уж там! – махнул рукавицей Семен. – Как тебя звать-то? – спросил он как бы между прочим.
– Твердилой меня кличут… Я из дружины Ильи Приснославича, – сдержанно поклонился рыжий.
– Ищи, Твердила!
Смоленский дружинник пошел вдоль конного строя, внимательно всматриваясь в лица тверичей.
Вилкас почесал затылок. Где-то он уже слышал эти имена. Илья Приснославич, Твердила…
Он легонько толкнул пятками пегого и подъехал к стражникам.
– Кого ищут-то, Яковлевич?
– Откуда мне знать? – не слишком дружелюбно отозвался седобородый. Потом, видимо узнав литвина, смягчился: – Да сбежали двое каких-то… оборванцев.
– Подумаешь! Оборванцы сбежали! Не велики птицы, чтобы их княжеская дружина ловила.
– То не нашего с тобой ума дело. Приказали – ловим, прикажут не ловить – не будем.
– Понятно, – кивнул Вилкас. – Служба княжеская.
– То-то и оно, – слегка улыбнулся смолянин. – А ты, я гляжу, к тверичам прибился?
– Проводником нанялся. Жить-то надо как-то? Верно?
– Верно. А друзей ты своих нашел?
– Нет, Яковлевич. Не нашел.
– Плохо.
– Да чего уж хорошего…
– Ну, ты ищи. Бог даст, встретишься еще.
Вилкас перекрестился, привычно оглянувшись на храм Иоанна Богослова:
– На Господа только и уповаю.
Вернувшийся Твердила мотнул головой, указывая стражникам на рогатку: убирайте, мол. И отвернулся, не уважив боярина ни извинениями, ни словами прощания.
Нисколько не расстроившись, Семен отпустил повод аргамака, с места перешел на рысь. Смоляне едва успели отскочить в сторону.
– Слышь, Акинфович, что скажу… – Литвин нагнал его, пристроился бок о бок.
– Не надо. Я уже и так все понял, – боярин подмигнул. – Ушлые у тебя друзья. Я бы от таких помощников не отказался.
Вилкас улыбнулся в ответ.
Копыта коней били по утоптанному снегу. Морозный воздух забирался за ворот. Дорога разворачивалась скатертью-самобранкой, будто говорила, что приключения еще не закончились. Напротив, они только начинаются. Все еще впереди, а все, что было раньше, всего лишь завязка истории.
Дороги, русские дороги… Тянетесь вы от города к городу, от села к селу, как руки с раскрытыми ладонями; извиваетесь вдоль берегов рек, ныряете в распадки, огибаете овраги и холмы; минуете березняки и ельники, дубравы и ольшанники, пересекаете луга, поля и степи. То вы прямые, будто копье, то петляете, как след русака на первой пороше. Зимой вас укрывает снег, по которому скрипят полозья санных обозов, летом разбивают в пыль копыта и тележные колеса. Топят вас вешние воды и заливают осенние дожди.
Ознакомительная версия.
