Правое крыло Института благородных девиц было реквизировано Советом под общежитие для приезжих товарищей.
Мы расположились на заднем сидении, и машина резво покатила к воротам. Когда крепость осталась позади мой спутник негромко сказал:
– Здравствуйте, Михаил Макарович.
Там у комендатуры у него был совсем другой голос, а теперь он говорил голосом Львова. Я резко повернул голову. Теперь я узнавал и глаза. Не дав мне ничего произнести, Львов приложил палец к губам и выразительно кивнул в сторону шофёра.
В парке возле Смольного нас приютил укромный уголок, где я смог, наконец, снять с себя обет молчания, наложенный Львовым.
– Как это всё понимать, Пётр Евгеньевич?
Ничего более примечательного, чем задать подобный вопрос, я на тот момент придумать не смог.
* * *
– …Теперь уж и не упомню, что точно толкнуло меня тогда на сей «подвиг», но идея проникнуть в революционную среду под видом недоучившегося студента принадлежала исключительно мне. Я тогда только поступил на службу в Корпус жандармов, был командирован на Кавказ и очень хотел отличиться, как будто мало было мне Георгия за войну с японцами. Шёл 1907 год. Революционная волна шла на убыль, но на Кавказе всё ещё было неспокойно. Месяц ушёл у меня на подготовку. Я присутствовал на допросах арестованных революционеров, слушал, как они говорят, наблюдал за их поведением, оставаясь при этом всё время в тени. Потом придумал себе имидж. Изменил внешность, речь и даже походку. Внедрение прошло удачно. Попал в боевую организацию, руководимую Сталиным. Правда, тогда у него был другой псевдоним. Однако провокатор из меня не получился. Я всё время опаздывал с донесениями. После того, как не сумел предотвратить Тифлисскую экспроприацию, меня отозвали. Сделано это было с учётом перспективы. Меня арестовали, судили как боевика и приговорили к каторге. Даже отправили в арестантском вагоне в Сибирь. На одном из этапов я благополучно исчез. Никогда после к этому образу не обращался, и даже думать про него забыл. А после встречи с вами вспомнил. Начал готовить для Кравченко легенду. Создал под неё документальное подтверждение. Теперь, вернувшись в Россию, опять превратился в Ивана Кравченко, добавил для пущей надёжности шрам и отправился навстречу Сталину. Перехватил его ещё в Сибири. Он меня узнал. Обрадовался старому соратнику. Рассказал мне о своей жизни, я ему зачитал мою легенду. Вместе поехали в Петроград. Остальное вам известно.
– Удивили вы меня, Пётр Евгеньевич, не скрою, – нисколько не покривил я душой. – «Революционное» прошлое открывает для вас в образе Кравченко широкие перспективы, а в образе Львова вы можете готовить побег царской семьи за границу.
– Побег? – переспросил Львов.
– К сожалению, Пётр Евгеньевич, именно побег, – подтвердил я. – Сейчас царская семья находится под домашним арестом в Царском селе, но официального разрешения на отъезд за границу нам добиться вряд ли удастся, а для Николая Романова уж точно.
Львов помрачнел лицом, потом решительно произнёс:
– Что ж. Побег так побег!
* * *
Прибытие этого поезда я ожидал с плохо скрываемым волнением. Хорошо хоть депутация на перроне собралась приличная, и я легко затерялся среди встречающих. Вот мимо пропыхтел отливающий чёрными боками красавец паровоз, за ним потянулись вагоны. Они медленно проползали мимо и никак не хотели остановиться. Однако замерли. Проводники распахнули двери, и на ступеньке возникла она – женщина с фотографии. Её тут же поглотила толпа встречающих, я стоял в сторонке и тихо радовался. Потом она, всё так же стиснутая со всех сторон товарищами, направилась к выходу с перрона, ну и я следом. Возле автомобиля толпа расступилась, и она вдруг оказалась совсем рядом со мной. Удивлённо взглянула на незнакомого человека, продолжая улыбаться, видимо по инерции.
– Знакомьтесь, Мария, – представил меня подоспевший Александрович. – Михаил Жехорский. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность, и он же отвезёт вас на квартиру.
Спиридонова взмахнула ресницами и непонятно чему рассмеялась – может глупому выражению моего лица? Потом протянула руку. Я осторожно пожал тонкие пальцы, потом, неожиданно для себя, наклонился и поцеловал обтянутое прозрачной кожей запястье. С этого момента вся неловкость разом куда-то улетучилась. Мы проболтали всю дорогу. Марию интересовало всё, и моя персона в списке заданных ей вопросов стояла далеко не на последнем месте.
Поселилась Спиридонова в Комендантском доме, в крыле противоположном тому, где жили Ульяновы и Сталин.
НИКОЛАЙЯ и в той жизни не верил в существование оборотней, не верю и в этой. Я просто знаю: они есть. По крайней мере, один. Тот, который весь последний месяц находится рядом со мной.
Более правильного большевика, чем назначенный комиссаром моего отряда Ваня Кравченко, на моём пути ещё не встречалось. Как бывший жандармский полковник Львов сумел так вжиться в этот образ – непонятно. Но и не мне, самому прочно сросшемуся с чужой личиной, его за это осуждать. Может быть, это наше нечаянное сходство и побудило товарищей возложить на меня ответственность за данное полковнику слово: спасти от расправы царскую семью. Хотя, дело конечно в другом. Кому ещё из нашей четвёрки этим заниматься? Ольге? Не смешите мои тапочки! Заваленный трупами охраны Царскосельский дворец нам ни к чему. Да и кто вместо неё будет держать этого козла Стрелкина вдали от нашего «огорода»? Васичу? Так на нём держится, можно сказать, вся Советская власть, которая де-факто уже установлена в Петрограде. Может Шефу? А как же те два романа, которые с головой накрыли Михаила Макаровича: бурный с ПСР и зарождающийся с Машей Спиридоновой? На крайнем хочу остановиться отдельно. Начиналось между Мишей и Машей всё вроде бы хорошо. Гуляли вместе, чуть ли не за руки держались. Потом кто-то кинул между ними чёрную кошку. Я уж волноваться начал, не насовсем ли они разбежались? Ан, нет, опять гуляют вместе, и за руки держатся уже безо всяких «чуть». Шеф весь этот L'amour прокомментировал так:
– Мне Маша нравилась ещё со времён моей комсомольской юности. Чего глаза пучишь? Я ведь тебе об этом рассказывал! Ну, как это не помнишь? Вот баллада безпамятливая! Короче, здесь встретились и чувства вернулись. Кончай ржать! А потом и она вроде мной заинтересовалась. Но она ведь революционерка. Для неё на первом месте борьба, а мужик… нет, не на втором… ну, где-то так. Она как в курс дела вошла, так сразу с товарищем Савинковым и поцапалась. А как увидела, какие я перед ним кренделя выписываю, сразу и мне отворот дала. Пришлось подключать к процессу Александровича. Он ей наш хитроумный план обрисовал, она взад и потеплела. Да не гогочи ты, я ж не то имел в виду; да ну тебя, пошляк хренов!
