Вообще в игровых видах спорта к выпивке сейчас относятся достаточно терпимо, только «индивидуалы» себя блюдут гораздо строже нежели чем компанейские футболисты или хоккеисты. В коллективе молодых здоровых мужиков всегда найдётся заводила, организующий себе и товарищам застолье и поклонниц. Вот с коллективными пьянками Тарасов и боролся нещадно, пресекал и профилактировал, гоняя похмельных чемпионов в наказание так, что порой казалось – не переживут тренировку кумиры миллионов…
Тренеры «поинтеллигентнее» пытались взывать к разуму, достучаться до подопечных, дескать век спортивный недолог, пока молодой, завоюй по максимуму кубков и медалей, а как перейдёшь на тренерскую работу, там можно и пивка-водочки-коньячка. Но когда советского спортсмена трудности путали? Да и «чутка накатить» после победы – святое дело. Оттого и гоняет Анатолий Владимирович своих орлов, потому как понимает – кнут в советском спорте куда как действеннее пряника.
Я мотался в ледовый дворец к Тарасову, даже и в межсезонье держащего армейскую команду на коротком поводке, по архиважнецкому делу – суперсерию с заокеанскими профессионалами хотелось провести пораньше, не в 1972 году, а, например, в 1970. А даже, возможно и раньше, ведь как Суслов отдал Марксу душу: посвободнее «задышала» страна, самую чуточку, но свободнее.
Тут дорогой Леонид Ильич, скорее всего и постарался, очень уж в тему Брежневу смерть сумрачного, «на все пуговицы застёгнутого» идеолога. Недаром слухи по столице ходили, что сусловские «гипнотизёры» свели с ума Цвигуна, который, якобы, начал серьёзно копать под Михал Андреича. По другой версии Семён Кузьмича облучили из посольства электронной пушкой американские дипломаты, после чего высшее руководство СССР перестало ездить по улице Чайковского.
Чушь и дурь, разумеется, но возможно, именно «сбрендивший» Цвигун послужил детонатором для дальнейших серьёзнейших разборок в Политбюро, где, похоже, все подозревали всех. Леонид Ильич нервничал, Шелепин и Семичастный не просто ушли «на другую работу» а отправились на раннюю пенсию, сидели на дачах, фактически под домашним арестом. Но подготовка к операции «Дунай», как и в нашем варианте истории, велась, не знаю правда, более интенсивно, менее, бровастый генсек задружился с маршалом Гречко, а воякам только дай проявить себя. В Генштабе во всю работают над планами «локализации вражеских элементов» в Чехословакии.
Это взвинченный и нервный Евтушенко рассказал, когда в конце июня пересеклись с поэтом на большом «воспитательном» семинаре литераторов. Смерть Суслова повлекла огромные подвижки-передвижки в идеологическом секторе и на Старой площади решили активнее привлекать популярных авторов в качестве политинформаторов, дабы те звонким стихом и чеканной прозой рассказывали, как загнивает капитализм в протестующей Франции и как старается ЦРУ разложить пока ещё незрелое, формирующееся социалистическое общество в Чехословакии. А поскольку Игорь Никитин наипатриотичнейший рифмоплёт, то оказался в числе приглашённых «авторитетных авторов», каковых чуть позже называть станут «лидерами общественного мнения» и удостоился чести сидеть через стол от самого Евтушенко. Евгений Александрович яростно шептал (но я бы услышал и за двести метров такой шёпот) Роберту Ивановичу какой катастрофой для Советского Союза и социалистического лагеря станет силовое решение «чехословацкого вопроса»…
На Евтушенко косились и одновременно шеи вытягивали, желая подслушать, что же знает «секретно-генштабистского» информированный поэтище. Смешно, если Евтушенко не врёт, если дружки в погонах не дезинформируют сознательно художника слова, то сейчас стратегическую инфу сдаёт Евген. Среди писак вероятны агенты империалистических разведок. Эх, вот так и живём-работаем. Где-то всё секретится до 80 уровня, а потом по пьяни кенту разбалтывается. Если, повторюсь, то не сознательная деза, сбрасываемая грушниками (не может КГБ офицеров Генерального Штаба пользовать) через известного поэта…
Кстати, Евтушенко считает меня гебистом, специально засланным в ряды творческой интеллигенции. Как же, отимел на зимних олимпийских играх орально и всячески французскую журналистку, взял денег с автомобильного концерна, пропил большой гонорар, не вывез его на родину в виде шмоток – гусар! И ничего за это гражданину Никитину не было! Ещё Евгений Александрович прежестоко раскритиковал «мой» опус про далёкую, но в то же время такую близкую солнечную Кубу. Молодой Кобзон так задорно и искренне исполнял шлягер, что Ёсю срочно командировали на Остров Свободы с группой киношников, где и записали ударный советско-кубинский клип, причём Фидель в съёмках принимал живейшее участие и жопасто-сисястые (правда, в военной форме, но от этого ещё более сексуальные) кубинки в кадре наличествовали. Самое смешное, за песню вступился родной её отец – Ошанин. Ай да Лев Иванович – сердцем учуял «кровиночку», «ребёночка похищенного», коего должен был породить лет эдак через десять. В общем Ошанин взялся яро продвигать «Куба далека» и весьма нелицеприятно отозвался о Евтушенко. В перерыве Рождественский подошёл пообщаться, таща за рукав упирающегося Гангнуса.
– Игорь, слушай, давай ещё раз поспорим. Как в Гренобле. – Не понял.
– Напиши в стиле Женьки что-нибудь эдакое, чтоб «один в один».
– А запросто, вы так яро международную обстановку обсуждали, что за перерыв влёгкую накатаю евтушенковское, ещё и пообедать успеем. – Жаргончик характерный, – Евтушенко болезненно скривил «морду лица», – «накатаю», «влёгкую»…
Пропустив мимо ушей брюзжание мэтра, двинул в столовую, захватив блокнот, в котором начал черкать исторические строки, надо же изобразить «работу мысли». Моментально проглотил первое-второе и салат, у нас, у киборгов-терминаторов нет проблем с усвоением пиши, хоть ветки берёзовые можно пожирать, всё переварит контролируемый «Слиянием» желудок. А за компотом, уложившись в десять минул, накидал текст, изрядно подсократив от оригинала, для чёткости и краткости. Грешил, ой грешил Евгений Александрович броской и заумной фразой, «растаскивающей» произведение. А стих – он как выстрел! Бах – и в ум, бах – и в сердце? Бах – и равнодушие убито, совесть воскресла…
Рождественский и Евтушенко «заправлялись» через четыре столика и нет-нет посматривали как там Гарик Никитин Жеку Евтушенко пародирует. Ну-ну, скальтесь, господа товарищи, лыбтесь…
– Давай! – Рождественский руки потирал в предвкушении. Наверняка сейчас Роберт Иванович пытается «поймать» то ощущение, когда я ему в глаза глядя, явил его же стих четырёхлетней будущности.
– Товарищи, особо обращаю ваше внимание, что это не я написал, а Евгений Александрович летом одна тыща девятьсот шестьдесят восьмого. Ну, я полагаю, что Евтушенко непременно бы так написал.
– Не тяни паузу, конферансье, – ого, а Евген то нервничает. Ладно, держи!
– Танки идут по Праге в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде, которая не газета.
Танки идут по соблазнам
жить не во власти штампов.
Танки идут по солдатам,
сидящим внутри этих танков.
Танки идут по склепам,
по тем, что еще не родились.
Четки чиновничьих скрепок в гусеницы превратились.
Разве я враг России?
Разве я не счастливым в танки другие,
родные, тыкался носом сопливым?
Чем же мне жить, как прежде,
если, как будто рубанки,
танки идут по надежде,
что это – родные танки?
Прежде чем я подохну,
как – мне не важно – прозван,
я обращаюсь к потомку
только с единственной просьбой.
Пусть надо мной –
без рыданий просто напишут,
по правде: «Русский писатель.
Раздавлен русскими танками в Праге».
