Бурая жижа, затопившая мир, — и Лабиринт в ее сердцевине. Мудрый-мудрый, совершенный-совершенный. Люди — слизь, человечество — океан грязи. В первый раз, прозрев такое, Эминент просто не поверил. Чувства могли обмануть, видения — исказиться. Когда же он понял, что ошибки нет, то вспомнил далекий июньский день 1794 года…
Нет, граждане, усмехнулся барон. Не июньский. Отменили июнь вместе со Старым Режимом. 20 прериаля Второго года Республики. Париж, Национальный сад, бывший сад Тюильри. Террор в расцвете. Смелые погибли, трусы молчат, но и им не уцелеть. Зеленолицый Робеспьер, Первосвященник Смерти, сбросил маску. Его повелением Конвент отменил христианского Бога, даровав добрым французам новое божество, всемогущее L’Être Suprême — Верховное Существо.
Ярким пламенем пылает картонная статуя Безбожного Атеизма. Скипидарная вонь, почтительно-испуганный шепот. На Робеспьере голубой камзол и черные брюки, в руке дымится факел. Первосвященник лично проводит аутодафе. А над всем возвышается медный кумир Мудрости, изваянный гражданином Давидом. Торжествуй, Верховное Существо! Зрите, французы! Зрите, жители Земли: Новый Бог, повелитель террора, отец гильотины, ступил с Небес на послушную твердь.
Неузнанный и незаметный, фон Книгге стоял в толпе, наблюдавшей за камланием. Ему было весело. Наивный палач Робеспьер не замечает, что близок день 9 термидора — и эшафот для Первосвященника. Не править тебе миром, Верховное Существо!
Все-таки есть Бог, граждане!..
Впервые увидев Лабиринт, Эминент вновь почувствовал запах скипидара. Бурая слизь, маленький остров; пирамидки из серебристого металла сгрудились вокруг пенящегося ушата. Прекрасный Новый мир, почему ты таков?
— Книгге… фон Книгге…
Собственное имя донеслось издалека, из‑за темного горизонта. Почудилось? Кто станет звать его? Кому это по силам?
— Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге…
Над головой полыхнула беззвучная синяя вспышка.
Шевалье невольно зажмурился. На сей раз его выбросило у подножия одной из пирамидок, окружавших Лабиринт. Имейся у Огюста тело, потомки сейчас любовались бы испуганным троглодитом. Но тела ему не выделили, и слава богу. По крайней мере не так стыдно.
Рядом булькнуло, и он поспешил вернуть себе зрение. Над бортиком торчал старый приятель: одинокий глаз на толстом стебле.
— Как хорошо, что вы вернулись! — глаз радостно моргнул. — В прошлый раз контакт прервался так неожиданно! Мы опасались…
— …что потеряли меня, — закончил за него Шевалье. — Какие‑то однообразные у вас опасения, не находите? На моей персоне что, свет клином сошелся?
— В некотором роде. Не свет, но большой фрагмент вашего хроносектора. Мы очень заинтересованы в сотрудничестве. Жаль, если вас отрежет. Давайте перейдем к сути вопроса, а?
Будь глаз барышником, подумал Шевалье, много бы с такими увертками не наторговал. Отрежет? Меня? Молодому человеку представилось сверкающее лезвие Вселенской Гильотины, неотвратимо рушащееся из небесных высей. «А может, это и к лучшему? — вкрадчиво шевельнулась змея в сердце. — Меньше знаешь — крепче спишь! И не придется делать выбор, гадая: морочат тебя потомки или нет…»
Однако природная любознательность оказалась сильнее.
— Хорошо. Я готов вас выслушать. Только с одним условием.
— Каким?
— Мне надоело говорить с глазами на стебельках. С пустым местом, с фантомами! Явитесь мне в человеческом теле! Вы можете его вырастить?
— Могу… — глаз замялся.
— Ну?
— Инструкцией по темпоральным контактам это не рекомендуется. Возможно, мой вид вас шокирует. Мы ведь меняем тела… как это?.. как перчатки! И не привыкли долго поддерживать одну форму.
— Но у вас есть тело?! Лично ваше, единственное и неповторимое?
— Есть, — покаянно признал глаз.
— Вот и выращивайте! Сию минуту. Чем быстрее справитесь, тем скорее получите меня в свое распоряжение. А иначе разговора не будет!
Огюст сам не понимал, что на него вдруг нашло. Далось ему это тело! В конце концов, упрись глаз, Шевалье согласился бы выслушать его и так.
— Ладно-ладно! Обождите минуту, я сейчас…
«…оденусь», — мысленно закончил за него Шевалье.
Над алюминиевым бортом вспух склизкий полип, стремительно увеличиваясь в размерах. У Огюста создалось впечатление, что из глубин Лабиринта восстает гигантский фаллос.
«Ох, он доиграется! Сменю ему прозвище — то‑то лаборант повеселится!..»
«Фаллос», словно подслушав чужие мысли, опомнился. Невидимый резец принялся высекать из слизистой колонны фигуру человека. Вот проступила голова, плечи, рельефные мышцы живота, мускулистые руки…
Человек перебрался через бортик и легко спрыгнул на песок. Слизь высыхала, превращаясь в гладкую кожу, слегка тронутую золотистым загаром. Огюст невольно вспомнил «фантомное тело» ангела-лаборанта. Если тот пропорциями напоминал Аполлона, то Переговорщик позаимствовал фигуру у молодого Геракла. Статен, широк в кости, но не столь массивен, как победитель Немейского льва.
«Да ему и тридцати нет!» — изумился Огюст.
Чресла Переговорщик целомудренно прикрыл набедренной повязкой. Шевалье подозревал, что это лишь видимость и глаз вырастил ее из «коллективной плоти» Лабиринта. Если они крылья с жабрами выращивают… Интересно, она снимается или приросла к телу?
Спросить он постеснялся.
А вот лицом сей Вергилий [71] ничем не походил на Геракла. На изображения настоящего Вергилия он, впрочем, походил еще меньше. Скорее уж — заносчивый испанский кабальеро, готовый вызвать на дуэль любого, кто косо на него посмотрит. Секунду поколебавшись, Переговорщик отрастил себе черную эспаньолку, отчего сходство с испанцем усилилось.
— Удовлетворены?
По лицу Переговорщика пронеслась зыбкая рябь — как по воде в ветреный день.
— В‑вполне, — икнул Огюст.
Глаз прошелся туда-сюда по песку. Остановился напротив места, где завис в воздухе бестелесный Шевалье. Внимательно изучил пустое пространство перед собой. У Огюста создалось впечатление, что глаз видит его насквозь.
— Скажите, Огюст… Вы никогда не задумывались, что смерть — это несправедливо?
— …всех?!!
— Всех.
— Абсолютно?!
— Да.
— Но ведь это несметное количество!
— Очень даже сметное. Учитывая естественную погрешность, чуть больше ста миллиардов. Вполне реальное число.
— Вы издеваетесь надо мной?!
— Нет. Я предельно серьезен.
Раздавлен, расплющен, размазан тонким слоем по песку, Шевалье судорожно пытался собраться с мыслями. Да что там мысли — тут бы самого себя собрать! В сравнении с тем, что обрушил на его несчастную голову Переговорщик, меркли коллективная плоть Лабиринта, ледяные шестеренки Механизма Времени, полеты над обезлюдевшей Землей…
— Вы — боги?!
— Ну какие мы боги? — усмехнулся Переговорщик.
Он задумчиво подергал свою чудесную эспаньолку. Сквозь кожу проступила сетка вен — словно корни растения-паразита оплели руку. Миг, и рука вновь сделалась гладкой.
— Мы — люди. Мы — это вы. Просто возможностей у нас больше. Поверьте, мы бы не взялись за проект, который нам не по силам.
— Но я‑то вам зачем понадобился?! Вы что, не можете воскресить меня без моего согласия?
— О, вы — особый случай! — встрепенулся Переговорщик. — Вы не просто один из предков, кого мы собираемся вернуть к жизни. Вы — нечто большее. Знаете, что такое телеграф?
Кажется, подлец-глаз решил отыграться за прошлый визит.
— Знаю, — буркнул Огюст, припомнив плавание на «Клоринде» и разговор с Эрстедом. —
