В спущенную лодку-шлюпку по штормтрапу спустились два гребца-матроса, капитан Лаудруп и Егор, одетый под классического английского негоцианта. Гребцы дружно навалились на вёсла, и через десять-двенадцать минут лодка успешно пришвартовалась своим бортом к высокому борту шведского брига.
Матросы остались в шлюпке, Егор и Лаудруп поднялись на палубу корабля, белобрысый и молчаливый шведский боцман, лишь чуть заметно кивнувший в знак приветствия, проводил их к представительному и важному морскому офицеру, надувшемуся натуральным индюком – от осознания собственной значимости. Офицер был одет в совершенно обычную европейскую одежду – за одним исключением: на его ногах красовались длинные, ярко-жёлтые ботфорты.
«Понятное дело! – ехидно прокомментировал внутренний голос. – Подражает, уродец жирный, своим любимым шведским королям, которых в последнее время всё больше „Карлами“ зовут. Те, говорят, свои жёлтые ботфорты не снимали месяцами, даже с женщинами вступали в интимную связь, зачиная наследников короны, – прямо в них, родимых…»
Офицер в ботфортах, действительно, оказался рьяным патриотом своей родины – знал только шведский язык. Поэтому полноценного диалога не получилось:
Лаудруп, согнувшись в раболепном полупоклоне и содрав с головы свою пиратскую треуголку, просительно что-то бубнил – на ужасной смеси датского и шведского языков, а обладатель жёлто-ядовитых ботфортов небрежно изучал бумаги, предложенные его высокому вниманию, и презрительно выпячивал далеко вперёд свою нижнюю губу.
Из пятиминутной речи шкипера «Короля» Егор понял только отдельные слова: «сэр Александэр», «Нарва» и «рыба-осётр» (про рыбу – почему-то на английском языке).
По окончании этого скоротечного рандеву офицер насквозь небрежным движением вернул Лаудрупу все бумаги, после чего тот опустил в протянутую офицерскую ладонь, предусмотрительно сложенную ковшиком, тяжёлый бархатный кошелёк. Швед, меланхолично вздохнув, спрятал кошелёк в бездонный карман длиннополого камзола, снял со своей толстой шеи чернильницу, висящую на толстой медной цепочке, осторожно поставил её на раскладной столик, стоящий на палубе рядом с ним, открыл крышку, бросил на датчанина вопросительный взгляд.
Лаудруп, понятливо кивнув своей пиратской серьгой, достал из-за обшлага капитанского кафтана лист чистой бумаги, предупредительно протянул его офицеру.
Верный подданный и почитатель храбрых шведских королей ловко разместил лист на столике, достал из-за своего уха хорошо заточенное гусиное перо, обмакнул его кончик в чернильницу, задумался на минуту, возведя очи к небу, начертал на бумаге несколько длинных фраз, вернул перо на его прежнее место, презрительно глядя в сторону, протянул исписанный лист датчанину…
Уже когда лодка подплывала к «Королю», Егор поинтересовался у Лаудрупа:
– Капитан, а что это за бумагу вы купили у этого шведского индюка?
– Да пропуск в Нарвскую крепость, – объяснил датчанин. – Без него могли бы и не пустить внутрь. Торговые молочные ряды в хорошую погоду есть и у крепостных ворот. А теперь четырём персонам разрешается: «Пробыть в пределах крепостных – с рассвета и до самого заката».
– Четырём персонам? А кому конкретно?
– Мне, вам, сэр Александэр, и нашим денщикам. Должен же кто-нибудь из простого люда тащить корзинки с купленной сметаной, творогом да маслом? Сами выберите, кто это будет. Да, ещё не забудьте, сэр, потом вернуть пятьдесят гульденов, те, что я только что на ваших глазах заплатил этому жадному шведу…
Плавание, которому благоприятствовали тёплая летняя погода и умеренный юго-западный ветер, проходило успешно, даже с некоторой приятностью: днём бывшие волонтёры Посольские во главе с Петром, раздевшись догола, много времени проводили на верхней палубе, старательно подставляя свои бледные тела под лучи ласкового северного солнца.
Уже через пять суток «Король» успешно бросил якоря в километре от низкого берега, как раз напротив устья реки Наровы.
Егор, Лаудруп, Пётр и Лефорт по верёвочному штормтрапу спустились в лодку, где их уже ждали два матроса-гребца. Лефорт выступал в роли (и был одет соответствующим образом) денщика датского шкипера, Пётр – в роли Егорова слуги…
– Считаю, что надо приставать к восточному берегу! – предложил Егор.
Пётр, всегда стремящийся проникнуть в суть вопроса – или события, не преминул въедливо уточнить:
– А чем это тебе плох – западный?
– Кроме крепости Нарвской есть ведь ещё и Иван-город, бывший некогда твердыней русской, – пояснил Егор. – Нарва и Иван-город – они на разных берегах реки Наровы стоят, как бы соблюдая равновесие между Европой и Россией. Во Времена Смутные шведы заняли Ивановы бастионы… Может, и стоит начинать шведскую кампанию с возврата Иван-города?
– Чушь полная, никчемная! – вспылил царь, ладонью старательно плеская себе на лицо холодную балтийскую воду. – Забирать – так всё и сразу! Чего мелочиться? Вона, как с Азовскими городками и крепостями получилось, любо-дорого посмотреть!
– Не скажи, государь! – вмешался разумный, как всегда, Франц Лефорт. – В конечном итоге – всё надо забирать… Но ведь можно и по частям? Разумно ведь: на запад – с востока идти?
– Делайте, что хотите, умники! – обидевшись, надулся Петр, подёргивая от возмущения своими редкими усишками. – Алексашка! Вели Лаудрупу приставать к берегу восточному…
Шли вдоль неровного речного русла: Лаудруп и Егор – впереди, как настоящим барам и положено, Пётр и Лефорт – с большими плетёными корзинами в руках, чуть поотстав. В водах Наровы голые мужики усердно тягали короткий бредень, изредка переругиваясь между собой по-русски. На том же языке перекликались и мальчишки-пастухи, пасущие маленькие стада тощих коз и баранов.
Крепость Иван-города состояла из восьми мрачных башен, покрытых тёмными свинцовыми крышами.
– Глупость какая-то! – заявил Лаудруп. – Представляю, как там жарко в летний полдень! Надо же – столько свинца не пожалели…
Крепостные бастионы Иван-города были густо покрыты заплесневелым мхом и даже местами – реденькой травой, проросшей сквозь камни, на свинцовых крышах башен зияли многочисленные дыры. Было совершенно очевидно, что шведы в последние годы совершенно не занимались этой – когда-то грозной – твердыней.
– Алексашка, постой! – громко закричал Пётр. Егор, внутренне передёрнувшись, пошёл навстречу царю, проговорил – тихо и ласково:
– Мин херц, дорогой ты мой! Что ж ты по-русски-то орёшь? Ополоумел совсем? Повяжут ведь! Договаривались же: общаться только на языках иноземных…
– Ладно, не сердись, охранитель! – тут же покладисто перешёл на немецкий язык царь. – Лучше объясни мне, глупому: зачем нам надо первым делом занимать этот никчемный Иван-город? В чём здесь выгода, профит какой?
