Крузенштерном и будь с кем, чтобы присмотрел за Толстым. Поговорили о том, что и как нужно сделать, чтобы калифорнийский губернатор позволил устроить русский форт и начать разработку земли серебро и золото на взятку выделено. Тут был очень важный момент, когда может просто не получиться с разрешением от испанцев. Кстати, одним из обещаний могло было стать, что по достижении совершеннолетия Кончита Мария станет женой кого-нибудь из русских вельмож. Женю к чертовой бабушке Толстого. А провинциальный дворянчик, пусть и губернатор Богом забытого дикого края должен согласится породниться с аристократом.
Далее последовали встречи с архитектором Андрианом Дмитриевичем Захаровым, чтобы уговорить его отправится в Надеждово и построить там наш с Катей дворец. Выделила же княгиня Оболенская целевые средства на это дело, нужно освоить.
Брату уже знаменитого химика не дали развернуться. Он предоставил эскиз и подробные чертежи со сметой строительства Исаакиевского собора. Все красиво, грандиозно, но, что вполне обосновано, государству будет сложно одновременно строить и Казанский и Исаакиевский соборы. Бюджет выдержал бы, можно было придумать и какой сбор, благотворительный вечер, поговорить с митрополитом Гавриилом, чтобы он призвал паству собрать деньги. Однако, не так, чтобы и много в Петербурге грамотных строителей, не откуда взять умельцев работать с мрамором, или других специалистов. Тем более, что еще строится и Михайловский замок. Так что «Исаакий» появится чуть позже, но точно раньше, чем в иной истории.
Ну и Катя… Я изматывался до опустошения, но изыскивал силы и на то, чтобы пару часов в сутки надиктовывать текст «Графа Монте-Кристо» и на то, чтобы молодая супруга не надумала каких глупостей, что она перестала интересовать меня, как женщина. И три часа сна, не больше.
Вот потому я и думал, что в дороге высплюсь, хотя бы в карете. Тщетно…
— Прости, я уснула. А где Никитка? Мы что писать книгу больше не будем? — Катюша выспалась и жаждала активной деятельности.
— Давай чуточку отдохнем! Я устал, — впервые за недели после нашей свадьбы я расписался в бессилье.
В конце концов, моя жена должна быть опорой, а не фактором напряжения. Да и заниматься творчеством, а писать книгу, пусть даже и знаешь досконально сюжет, все равно — творчество, невозможно по принуждению.
— Прости… Я… Наверное… — глаза Кати увлажнились.
— Да все хорошо, мне только чуточку поспать, а после поговорить с тобой не о книге, а нас. И все — мир вновь полон красок и счастья, — сказал я, приобнимая жену.
А в окошке, на развилке я увидел надпись «Лепель» с указанием направления. Мы в Белой Руси, до Минска верст шестьдесят, а так еще сто пятьдесят верст, ну или чуть больше и уже поместья Суворова. Не пошел бы обильный снег, чтобы не останавливаться лишнее время на почтовой станции и не менять колеса на полозья. Хотя… Рядом такая красотка, можно же и денек проваляться с ней в постели, если только там не будет клопов и блох.
Глава 18
Кобрин
16 декабря 1797 года
— Нет, любезный Михаил Михайлович, и еще повторюсь — нет! Удумали присылать вас! Так и норовят схитрить, — упирался Александр Васильевич.
Уже второй день я то и делаю, что уговариваю фельдмаршала сделать еще один шаг на пути его же величия. Пойти, увидеть Северную Италию и не умереть, а победить. Не поддается полководец, говорит, что пристрастился к сельскому хозяйству и не хочет покидать своих крестьян. Ага, так и поверил.
В поместьях прославленного русского фельдмаршала работают люди Николая Игнатьевича Тарасова. Хорошо работают, успешно. А успех кроится не только в профессионализме и апробированном новаторстве, а и в том, что им никто не мешает. Так что Суворов, как ненавидел жизнь помещика, так и продолжает это делать. И о том мне прекрасно известно.
— Вы испробуйте курузу. Занимательная она. Вот и траву жуешь, да сладка, зараза, вкусна куруза, — продолжал в своей манере балагура общаться Суворов.
— Сие кукуруза, ваше высокопревосходительство. Смею заметить, что она вырастет и без вашего личного внимания. Я прикажу и вам доставят самую сладкую во всем мире кукурузу. Не в ней же дело, ваше сиятельство, — сказал я, несколько теряя терпение.
Какой возраст самый капризный? Дети? Безусловно, они могут быть таковыми, но сравниться в этом показателе со стариками ребятишкам сложно. У людей преклонного возраста, пусть на вид и таких живчиков, как нынешний Суворов, имеется крайне много психологических проблем.
Когда начинаешь подводить итоги своей жизни, то часто видишь утраченные возможности. Вот тут мог бы поступить иначе, а в этом моменте старался, считал себя победителем, достойным славы, но не получил должной благодарности. Особенно должно быть тяжело великим людям, которые всю жизнь отдали службе Отечеству, в том числе из-за этого не имели нормальной семьи, мало принимали участия в воспитании детей. Все положили на алтарь русских побед и…
И такой финал. Ведь обвинение в измене Александра Васильевича Суворова прозвучало. У Павла Петровича был донос о том, что фельдмаршал в своих имениях распространяет воззвания о пагубности военной реформы, а для нынешнего императора подобное — это уже измена.
И только недавний разгром персидских войск Суворовым сдержал гнев императора и он, как было в иной реальности, не отослал Александра Васильевича в Карелию в весьма дряные условия ссылки. Нынче фельдмаршалу разрешено носить мундир несмотря на то, что обвинения в измене никто не снимал и имя Суворова не было обелено. Вот только меня законопатили в Петропавловскую крепость лишь потому, что я имел удовольствие общаться с Суворовым.
Как стало известно позже, Александру Васильевичу непрозрачно намекнули, что я пострадал из-за него. И продолжи он хоть какую деятельность против военной реформы, так и другие люди, уже более близкие, пострадают. Грамотно ломали Суворова. За себя он бы никогда не забеспокоился, а вот за людей этот великий человек часто чувствовал личную ответственность. Ему нравилось быть покровителем.
А еще как же грамотно было отправить именно меня уговаривать Суворова вернуться. Тут игра на чувствах фельдмаршала, его ощущения вины перед тем, что пострадал я, невинный человек. И пусть в моем аресте были и другие подводные камни, Суворову о них я не скажу. Как бы не звучало цинично, но и мне выгодно, чтобы Александр Васильевич испытывал чувство вины из-за моего ареста.
— Меня выкинули, как ненужную вещь. Еще недавно я входил в Исфахан и персы склоняли свои головы от моего вида и тех
